Углич

— Ну, ты и втюрился, друже, — рассмеялся шандальный мастер. — До девки пальцем не дотронулся, а уж готов головой в петлю лезть. Чудной ты, Андрюха. Будто на Полинке свет клином сошелся.

— Сошелся, и ничего не могу с собой поделать.

— Ну и дурак. Твоя Полинка и полушки не стоит, коль потаскухой стала. На княжье добро позарилась, тьфу!

— Не говори так! — осерчал Андрейка. — Полинка — не блудница. Ты бы видел ее глаза. Она и впрямь Нагого полюбила.

— А ты глазам ее поверил? Девке? Иссушила молодца чужая девичья краса. Аль не ведаешь ты, Андрюха, что на женские прихоти не напасешься. У них семь пятниц на неделе. Сегодня любит, а завтра ненавидит. Вот погоди, побалуется с ней князь — и навеки забудет. И никому не нужна станет твоя златошвейка. В жены распутниц не берут. Нечего по ней и горевать. День меркнет ночью, а человек печалью. Выше голову, друже! Ведаю одну девицу. Всем хороша: и лицом, и статью, и нравом добрым. А уж стряпуха — не уступает матери. Раскормит тебя — в ворота не будешь пролезать. Вот то — сущий клад. С такой век проживешь. Добрую жену взять — ни скуки, ни горя не знать… Чего не пытаешь — о ком сказываю.

— И пытать не хочу.

— Напрасно, Андрюха. Нельзя упускать такую девицу. Так и быть поведаю. То — сестрица моей жены. Параскевушка, осьмнадцати лет. Вдругорядь говорю: клад — девка. Замолви словечко отцу. Пусть сватов засылает.

Но Андрейка и слушать ничего не хотел. Лицо его оставалось мрачным.

На другой день приказчик встретил его с сердитыми глазами.

— Ты чего это, печник, от изделья уклоняешься? Вчера после обеда захожу, а тебя и след простыл.

— Занедужил малость, Русин Егорыч.

— Занедужил — домой отпросись. А ты, куда из хором подался?

— Так домой и подался.

— Побасенки дураку говори… Дворовый о другом сказывал. В сад ты пошел, к златошвейке моей. Как это понимать, печник?

Андрейка побагровел, лицо его стало растерянным. Выходит, права была Полинка: не следовало ему в сад выходить. Что теперь с ней будет?

Испугался не за себя, а за девушку, кою ждет наказание. Надо как-то выручать Полинку.

— Чего онемел? Сказывай, печник! — повысил голос приказчик.

— С головой что-то худо стало, Русин Егорыч. Пошел в сад, дабы прийти в себя, а тут и Полинку увидел. Она тотчас в терем убежала, а я постоял немного, а голова всё кружится, вот и побрел домой.

Приказчик поостыл в гневе: дворовый, кой видел парня и девку издалека, всё также поведал. Может, и вправду у этого умельца голова занемогла? Случайно с Полинкой столкнулся. Пожалуй, князю ничего не нужно докладывать, а вот печника надо строго настрого упредить:

— Ты гляди у меня, мастер. Коль еще раз в сад выйдешь, повелю собак на тебя спустить. Твое место у печи! Уразумел?

— Уразумел, Русин Егорыч. Ноги моей в саду больше не будет…

Миновала неделя, как Андрейка завершил работу в хоромах приказчика, а на душе его по-прежнему было скверно. Трудился над издельями без обычной радости, что не осталось без внимания отца.

— Квелый какой-то ходишь. Аль прихворал?

— Жив — здоров, батя, — бодрым голосом отозвался Андрейка.

— Да уж ведаю тебя. Меня не проведешь. Что-то душу твою гложет. Может, поведаешь?

Но Андрейке ничего не хотелось рассказывать отцу, он продолжал отнекиваться. Старый Шарап вздыхал:

— Всё, кажись, шло ладно, а тут беда навалилась. Не зря в народе толкуют: пришла беда — открывай ворота. Юшку — в поруб кинули. Только в Угличе и разговоров о нем, а младшего — ни с того, ни с сего — тоска стала изводить. Худо в дому.

Худо! Об этом Андрейке и говорить не надо. Но ничего не поделаешь. Полинка, как заноза в сердце, никакими клещами не вырвешь. Хоть и стала она княжьей наложницей, но он ее не только простил, но и по-прежнему любит. И хоть убивай его, но если вдруг Полинка поманит его пальцем, он готов убежать с ней на край света.

Глава 16 ЮШКА И ДЬЯК БИТЯГОВСКИЙ

Три недели находился Юшка в холодном, сыром порубе. Отощал, осунулся лицом, и все дни исходил неистовой злобой на князя Нагого. Уж, какой только бранью не костерил удельного властителя! Сидел на воде и хлебе, и от ярости сжимал кулаки.

Но вот наступил день, когда караульный поднял тяжелую дубовую решетку и скинул в темницу лесенку.

— Вылезай, Юшка!

Узнику едва хватило сил выбраться. Зажмурился от яркого солнечного света и закачался от ноющих, ослабевших ног.

— Что, ямщик, насиделся в преисподней, хе-хе.

— Будет зубы скалить. Где князь? — хриплым, простуженным голосом вопросил Юшка.

Караульный не спеша вытянул из поруба лесенку, закрыл узилище крышкой и только тогда удостоил Юшку ответом:

— А князь мне, ямщик, не докладывается. Где он — одному Богу известно.

— Выходит, на мне вины нет, коль из темницы вызволил.

— Нет, коль на Божий свет выполз.

— Обижен я на князя. Аль можно так, честного человека, в поруб кидать? Едва не окочурился. Что князь-то сказывал?

— Велел тебе, ямщик, к городовому приказчику явиться. Тот всё и обскажет.