Углич

— О том на Соборной сведаете. Сбирайсь провором!

Вскоре тысячи угличан заполонили кремль, тесно огрудив царицын дворец и Спасо-Преображенский храм.

Посреди кремля высилась колокольня, взятая в кольцо государевыми стрельцами. Народ дивился.

— Чо звонницу-то окружили?

— Пошто под стражу?

— Нехристи!

На соборной паперти стояли окольничий Клешнин да крутицкий владыка Геласий. Тут же — стрелецкие сотники, приказный дьяк с подьячими, попы в сверкающих ризах.

Окольничий Клешнин ступил вперед. Дородный, вальяжный, в богатой долгополой ферязи[158]. Унимая гомон, стукнул о паперть посохом. Тотчас густо, утробно прокричал бирюч:

— Слу-ша-ай!

В кремле стало тихо. Клешнин повел оком по многолюдью, огладил пышную, до пупа, бороду и сердито изрек:

— Послан я к вам, людишки недостойные, самим государем и великим князем Федором Иванычем. Шибко гневается царь на вашу крамолу. Забыв о государе и Боге, поддавшись дьявольскому наваждению, вы, холопи мятежные, умертвили царевых посланников. То злодейство неслыханное!

— Врешь, боярин! То не царевы посланники, а Борискины прихлебатели и убивцы! — дерзко полыхнуло из толпы.

Клешнин загремел посохом.

— Стрельцы, сыскать вора!

Краснокафтанники с бердышами ринулись в многолюдье.

— От теремов кричал. Лови крамольника! — зло тряс бородой окольничий.

— Не сбегу, боярин. А ну, раздайся, люд православный!

Толпа ахнула: удал молодец. Кто ж таков? Да вот и он. Дюжий, крутоплечий мужик в холщовой рубахе. Узнали: Митяй Савельев из Кузнечной слободки.

— Башку смахнут! Ныряй в толпу, упрячем! — закричали посадские.

Но кузнец, не сводя горящих глаз с окольничего, упрямо продирался к паперти. Стал супротив.

Стрельцы поопешили: сам на рожон прет! Да и Клешнин не ожидал такой дерзости. Отважен бунтовщик!

— Врешь, боярин! — тряхнув льняным чубом, повторил Митяй. — Вины на Угличе нет. Вина на Годунове. Это по его наущению младого царевича загубили. Годунов — убийца! Углич же праведно стоял.

— Умолкни, вор! Умолкни богохульник! — взвился окольничий. — Царевич Дмитрий играл в тычку, и сам упал на нож. Падучая на царевича нашла. О том доподлинно сыскано!

— Кем сыскано, боярин? Борискиными лизоблюдами? — насмешливо проронил кузнец. — Ведали мы тех судей. То — христопродавцы! Неправедно суд вершили. Дмитрий убит на глазах царицы.

Клешнин огрел кузнеца посохом.

— Стрельцы, хватай вора! Вырвать поганый язык!

Служилые насели, скрутили Митяя веревками и поволокли к приказной избе, а окольничий в запале продолжал:

— Крамолу в Угличе выведу с корнем! То царское повеленье. Воры, уличенные в гибели государевых посланников, будут казнены лютой смертью!..

Окольничий говорил долго, зло и крикливо. Угличане, понурив головы, внимали страшным словам и тихо роптали.

— Владыка! — распростерся перед крутицким митрополитом старый убогий калика. — Помоги, святый отче. Видит Бог, нет на Угличе греха.

— Встань, сыне, — изронил Геласий. — Я не властен перед Всевышним. Все мы рабы Господни.

— Господу всегда покорны, владыка. Однако ж судей неправедных да убивцев нам нельзя терпеть! — отозвались из толпы.

— Сатанинский дух вселился в ваши души! — повысил голос Геласий. — Велик ваш грех перед Господом. Царевич Дмитрий ушел из сей бренной жизни своей смертью. Такова была Божия воля. Вы же угодили в тенета лукавого и содеяли смертоубийство слуг помазанника Божия. И позвал вас на тот тяжкий грех, сей колокол бунташный! — владыка ткнул перстом в сторону звонницы.

— Так ли, владыко? Ужель и сполох предался сатане?! — немало подивились угличане.

— Предался, братья. То не Христов голос звал вас на злодейство, а лукавый. А посему оный колокол Богу не угоден. На нем кровь мирская. Помазанник Божий, царь Федор Иоаннович, повелел предать сатанинский сполох казни.

Толпа охнула, закрестилась. Не было такого на Руси. Ни деды, ни прадеды не ведали, слыхом не слыхивали, чтоб где-то надругались над набатным колоколом.

Клешнин повелел стрельцам лезть на звонницу.

— Скиньте дьявола!

Скинули.

Бунташный колокол, в 19 пудов, грянулся о площадь. Стоном и гулом отозвалась земля. Слепцы, нищие, калики, блаженные во Христе на коленях поползли к сполоху.

— Прочь, смердящее семя! — рявкнул окольничий. — Стрельцы, гони рвань! В кольцо сполох!

Стрельцы уняли нищую братию, окружили колокол, ощерились бердышами. К сполоху ступили железных дел мастера.

И началась казнь!

Сорвали с колокола ухо.

Срубили крест.

Вырвали язык.

Посадские, крестясь, восклицали:

— То грех великий!

— Колокола сраму не имут!

— Покарает Господь Бориску!

А казнь продолжалась. К увечному сполоху шагнул тяжелой поступью углицкий палач Тимошка Кривец. Сопя, боднул диким, прищуренным глазом толпу, деловито плюнул в широченную ладонь.

Посадские недоуменно вопрошали:

— А Кривец пошто? Аль пытать кого?

Клешнин что-то молвил бирючу, и тот гулко и зычно пояснил:

— Повелел великий государь Федор Иоаннович высечь сей крамольный колокол!

И вновь толпа ахнула, дивясь неслыханному наказанию.

— Не мог то повелеть боголюбивый царь Федор! То Борискин указ! — закричали посадские.