Угловая палата

Песчано-сыпучая тропинка кладбищенского холма утяжеляла шаги и без того нескорых на ногу людей: мешали незажившие раны и слабость, приблудившаяся в долгом лежании на лазаретных матрацах, мешали гипсовые повязки на телах, подпираемых костылями и тросточками. Дубы, каштаны, клены траурно гудели кронами, изредка роняли отжившую листву под ноги распавшейся, уныло бредущей процессии. Цепочкой опережая всех, спешат солдаты, занаряженные старанием старшего лейтенанта Анатолия Середина в полку НКВД. Молодые, забывчивые на горе, они жизнерадостно перекликаются о своем. Заполошно орут над древним Антакальнским кладбищем вороньи стаи, вспугнутые прощальным грохотом автоматов этих солдат.

Госпитали своих не спасенных, умерших воинов редко хоронят вот так — с залпами и скорбными речами у гроба. Чаще уносят и зарывают их в ночной тиши, словно тайком, и солдаты, которые бились с врагом бок о бок, ложатся в землю братской фронтовой артелью, плечом к плечу. Василия Курочку проводили в запредельный мир с воинской почестью и в персональной могиле, непривычной окопнику малых чинов.

Госпиталь с латинского означает «гостеприимный», а тут так и просится старинное русское слово — недужница. Гостеприимность предполагает все же благополучие от и до, а недуг — он и есть недуг, чем кончится схватка с ним — бабушка надвое сказала. И нет в том вины врачей и медицинских сестер-заботниц, когда они становятся бессильны перед загадочным, непредсказуемым, не до конца познанным. Виновата война, виноваты те боговы существа, которые придумали ее своим пещерным умом и наделили людей способностью калечить и убивать друг друга.

Арина Захаровна — низкорослая, выветренная и высушенная крестьянским трудом, с выплаканными глазами в охряных обводьях — трудно переставляла ноги, сгибалась под тяжестью свалившейся на нее беды. Иван Сергеевич поддерживал ее и не смел тревожить участливым разговором сбивчиво-сиротливые вдовьи думы.

В марлевых косынках, наспех перекрашенных в черный цвет, обособленной группой спускались с холма милосердные сестры. Машенька испуганно, в неприятии происходящего прижималась к жаркому телу Нади Перегоновой, плакала.

Осторожничали, пробно тыкались костылями Агафон Смыслов и Петр Ануфриевич. Всхлиписто дергая носом, ломился кустами Боря Басаргин.

Инвалид первой мировой войны Юлиан Будницкий и начальник аптеки Иосиф Лазаревич Ройтман, успевшие за помин души притаенно хлебнуть спиртного, ковыляли лишь с помощью друг друга. Будницкий, как лошадь, мотал рыжей головой и хмельно тянул в причете: «Нех бендзе жолнеж похвалены...»{16}.

Шли под руку далеко приметные, рослые и ладные, сближенные тяжкими испытаниями и потянувшиеся друг к другу литовская девушка Юрате Бальчунайте и Владимир Петрович Гончаров — урожденный Владас Бэл. Горечь общих переживаний томила их, но в душах было и что-то иное: очень и очень личное, вроде бы и грешное в данный момент. Юрате временами спохватывалась и быстрым движением руки где-то у ложбинки, приютившей наперсный крестик, закрещивала этот грех.

Тугой напор ветра качнул макушки деревьев, в беспорядочном парении стали спускаться к земле обломившиеся листья. Падали они с неохотой, обреченно цеплялись за сучья, припадали к шершавым стволам, всей плоскостью опирались на что-то невидное и упругое, косо скользили по этой упругости, метались в беспомощном желании вернуться в вышину. Владимир Петрович приглашающе подставил ладонь резному листу клена, тот отверг приглашение, панически откачнулся, простерся под углом вниз и лег на былинки травы. Гончаров нагнулся, поднял его. Лист был спелым, погибшим без естественного увядания. «И тут...» — было подумал Гончаров и с опаской глянул на Юрате: как бы не угадала его тоскливую мысль.

Якухина не было на кладбище. Бездушный лейтенант из резерва, упоенный краткосрочной властью, все же поставил его в строй. Тело Василия Федоровича сберегалось в погребе на рыхлеющих глыбах льда, припасенных еще немцами, там и простился с ним Якухин.

Глава двадцать четвертая

Арина Захаровна уезжала на другой день после похорон, военные летчики посулились пристроить ее на идущий до Москвы самолет фельдъегерской связи. Время до отлета было, и Арина Захаровна вместе с приютившими ее сестрами пошла на кладбище доплакать недоплаканное.

Возле свежеухоженной могилы Василия Федоровича застали Щатенко, Смыслова, Борю Басаргина и Владимира Гончарова. Гончаров заканчивал покраску пирамидки с жестяной звездочкой. Арина тяжело опустилась рядом с могильной грядкой, приникла к пластам дерна, молча, без слез, как когда-то чуб своего ненаглядного, стала перебирать, запутывать в косицы застаревшие разномастные травы. Перенесенные вот этими израненными с родного места травы приживутся здесь, прорастут корнями глубже и ближе к праху ее мужа, породнятся с ним...