Угодило зёрнышко промеж двух жерновов

Пресс-конференция опять мало удалась: разговор дробился, стержень – не получался. А день телевидения выдался у меня очень тяжёлый: днём – встречи, всё время на ногах, бродьба по Парижу, где-то протянуты часы до позднего начала передачи, голова разболелась, – пришёл я вялый в эту огромную студию, похожую на цирковые кулисы, десятки людей, гул, неразбериха. В этой же толчее усадили нас семерых за столом, наструненный социалист Жан Даниэль из «Нувель Обсерватёр» против как бы рассеянного, не мобилизованного на диспут правого, Д’Ормессона, остальные тянули каждый что своё. Я сидел с опущенной головой, без воодушевления, и даже с отчаянием от этой их перепалки, уже усталый от их комичных схваток, с неохотой отбивая наскоки социалиста и обезнадёженный добраться до настоящего разговора. А прошло выступление – поразительно удачно, по единодушным отзывам. Именно это моё спокойствие и безнадёжная ирония были восприняты как самое достойное представительство России. Не всегда наибольший напор даёт наилучший результат. Знакомство с Францией произошло отлично – настолько, что передачу, уже в ходе её, увеличили на 20 минут против расписания. Было много потом газетных откликов и писем.

Да уже – и уезжать. (Ещё какие-то внезапные, но обязательные дела. К каким-то крупным физикам-математикам ездили на частную встречу: ободрять в их намерении защищать советских инакомыслящих. До чего унизительна, надоела – а до поры неизбежна – эта жалкая наша поза: «Защитите нас, свободные западные люди!» Были, нет ли от того последствия – не знаю.)

Никогда не хватало в жизни времени – не хватало его и теперь, до отъезда за океан. Как же, быв так близко к Италии, на неё не глянуть? Аля ехать не может: только что два раза отлучалась со мной, а бабушке тяжело одной с четырьмя внуками. Виктор Банкул, наш новый друг, взялся устроить мне такую поездку: за 4 дня пронестись по части Италии и южной Франции. Сын русских эмигрантов, родившийся в Абиссинии; уже сиротой кончавший французский католический колледж в Бейруте, а потом там же Американский университет; превосходно знающий пять главных европейских языков, а кроме того, чёткий в действиях, осмотрительный (все ли замки автомобиля заперты – обойдёт два раза), Виктор Сергеевич подарил мне эти редчайшие для меня дни – чистого отдыха безо всякой цели, даже безо всякой задачи глазам и наблюдению, а если что и записывает перо, то механически, от вечного разгона.

Маленькая Брешиа, о которой, кажется, и не слышал никогда, – а в ней ротонда с подземной базиликой первых веков христианства. (И вот диво: насколько русскому сердцу родней и ближе романская архитектура, чем готическая с её подавляющим холодом, – тоже христианство, да, понимаю, а – чужое, да ещё теперь – с динамиками в высоте колонн.) В тесноте сгруженного города (губящий сизый дым на узких улицах, клубы дыма из тоннеля, прорытого в холме) – вдруг открывается высокий полуразрушенный Веспасианов храм, и вьются листочки по сохранившейся стене, в углублениях выпавших кирпичей – голуби, а на древней римской мозаике с удивлением видишь свастику, была уже тогда. И тут же – откопанный театр, откопанные римские дворы.

Веронские шекспировские обязательные места. В Вероне – памятник варварски брошенной в 1915 одной бомбе с самолёта, – того ли с тех пор навидались? А я, натерпясь от сизого дыма и грохота моторов среди старины, мню и другую мраморную тут эпитафию, от себя: «Здесь в 1975 советский варвар застрелил свободного итальянского мотоциклиста». (А свобода их – ездить навстречу одностороннему движению, «под кирпич», двигаться при красном светофоре, – а бывает, итальянский красный светофор даёт и три зелёных стрелки: вообще – красный, ходу нет, но при этом можно: и направо, и налево, и прямо. Много мы смеёмся. Ещё не прошёл поезд – уже подымается железнодорожный шлагбаум, мы переезжаем – и видим, что поезд на нас катит.) И странно видеть взрослых мужчин, собирающихся и галдящих по-бабьему. Юноши в обнимку – как девушки. (Вспоминаю: в Ростове-на-Дону тоже была такая манера.) А девочки перед школою заходят в церковь на 10 минут, всё-таки!

Та самая Венеция волшебная, чьего не дразнившая воображения! Но большие каналы забиты (и загазованы) речными трамваями, моторками-такси, а все углы подавлены сувенирными ларьками. Сегодня, мне кажется, уже и не гондолы отличительная особенность Венеции, не обрывы запертых дверей на каналы – но заповедный и недоступный автомобилям центр Венеции, уже непредставимое счастье города, по которому не может ездить ничто гремящее, дымящее, а только ходят пешком, по солнечным плитомощёным площадям, – даже есть где и кошкам бродить. Но, увы, от радиодинамиков не спасёшься нигде. Не туристский сезон, начало апреля, но на площади Св. Марка и в залах, залах Дворца Дожей – многолюдье. О Боже, что же тут делается в сезон и в какую тяжёлую повинность обратился туризм!