Угодило зёрнышко промеж двух жерновов

Все близкие и друзья (и Уитни) отговаривали О. К. В 1977 приезжала на Запад Ева, отговаривала и Ева, напоминая о судьбе своей и других угрожаемых, – О. К. только фыркала: «ты имеешь свободу не возвращаться в Советский Союз!» Уже с осени 1977 потекла в американских газетах бурная реклама книги; повсюду Карлайл, захлёбываясь, трубила о книге, особенно – и верно – рассчитывая на успех среди неприязненной ко мне нью-йоркской образованщины. (От этой образованщины она и впитывала заказ, как желательно изображать меня: авторитарным Командором, и именно так выписывала.) Ещё этой весной, 1978, О. К. рвалась опять зачем-то со мной встречаться, даже приехать в Вермонт, ещё какие-то переговоры (или иметь лишнюю встречу для «живого описания»?). Я опять не ответил.

И наконец, вот, книга вышла. На самом верху, где должно бы стоять имя автора, – моя фамилия, крупно, чтобы привлечь. И обещающий заголовок – «Солженицын и Секретный Круг»![103] По срокам выхода книга Карлайл совпала с англо-американским изданием загубленного ею 3-го тома «Архипелага», так что рецензенты, а многие из них ленивы и неразборчивы, объединяли эти книги на равной основе. (Пять лет провредив назреванию американского издания «Архипелага», О. К. теперь посильно повредила ему и ещё, при выходе.) И суть рецензий открывалась уже не в узниках «Архипелага», но в том, что чувствовала и как страдала эта тонкая женщина, которая сделала из незаметного русского автора коротких рассказов – мнимо титаническую фигуру для Запада, потративши вместе с мужем 7 (уже) лет своей жизни, – и взамен испытала такую неблагодарность. Книга Карлайл имела, как говорится, «хорошую прессу» в Штатах, но рецензенты всё же призывали простить неуравновешенному, бешеному автору «Архипелага» его паранойю (так прямо и выражались – паранойю, это американская пресса допускает, это не оскорбление).

Но с хорошо рассчитанным ядом, накопительным от страницы к странице. Нарастающе представлен я: честолюбивым, властолюбивым, неоправданно часто и круто меняющим свои решения (в таких десято-зеркальных изломах сюда достигает наша тамошняя изломистая борьба: «мир интриг», «русские шарады»). Одержимым, необузданным, фанатичным, подозрительным, – уже гравируется лик, который будет стандартно тиражировать западная пресса. О. К. присочиняет и вовсе не бывшие в Москве между нами встречи, а уж бывшие наполняет вольными сочинениями, благо не было свидетелей и никто никогда не проверит: дерёт из «Телёнка», уже известного всему миру, и вкладывает мне в уста, будто всё это я ей рассказывал доверчиво уже тогда, раньше всех. А уж цюрихская встреча вовсе сведена к карикатуре, и, так как надо ей скрыть, о чём мы говорили на самом деле, – она опять тащит из «Телёнка» такое, чего я при встрече с ней ещё и не знал (сожжение одежды в Лефортове), или «жена упаковывает архивы» – безсмыслица: их, наоборот, надо было расчленить и тайно разослать, этого О. К. не смекнуть. А уж об истории «Архипелага» кривит, как ей выгодно. То якобы я «велел все дела по “Архипелагу” держать вне сферы Хееба» – невозможная безсмыслица, у Хееба отначала доверенность полная, на все дела. То будто О. К. предлагала передать все дела по «Архипелагу» Хеебу, а мы не брали, то будто «отредактированную [Карлайлами] версию не хотели видеть», – напротив, Карлайл упрямо её не давала и отказала Хеебу в Нью-Йорке, а потом мне в Цюрихе.

Ну и что ж? – удалось ли О. К. за сочинёнными ею «русскими шарадами» и «итальянской оперой» – запутать и спрятать концы? Да нет, они все торчат наружу:

– что все переводы «Круга» на иностранные языки (конец 1968) были плохи (такими и застыли по сей день);

– что вывезенный из СССР в июне 1968 единственный текст «Архипелага» – к сентябрю 1973 не был у них готов к публикации по-английски;

– что из-за отказа Карлайл дать мне копию «Архипелага» для перевода на другие языки плёнки его пришлось в 1971 ещё раз вывозить из СССР в острой опасности – чтобы успеть хоть с немецким и шведским переводами.

А когда книга О. К. вышла – она к тому же перекрылась грохотом вокруг Гарвардской речи, – и Карлайл, как эксперт по России, кинулась тут же публично кусать и ту мою речь, что она произносилась и не для Запада вовсе, а для моих «националистических единомышленников» в России, каких-то «руситов»[104]. И перепечатывала из газеты в газету, даже и в «Ле Монд дипломатик», во куда[105]. «Русские массы всегда были антисемитские», писала внучка русского писателя, и почему-то «в случае войны могут признать Солженицына за нового Ленина»[106].

Но опора моя, мой доктор Хееб! – мне предстояло ещё узнавать и узнавать его.