Угодило зёрнышко промеж двух жерновов

И опять до перевала почти пустыня. На голом пейзаже особенно мучительно выпячивают рекламы, вот эта, по всей Испании – реклама автомобильных покрышек, но такой отчаянный взлёт руки и рот разверстый – как будто сама Испания кричит, уже ни на что не надеясь, – и никто в мире не слышит её. За перевалом – цветущий нежно-лиловый миндаль, кипарисы, густоветвенные круглые оливы, виноградники, и снуют на осликах с бутылями в корзинах, со вьюками (точно как Санчо Панса), и слышится хриплая крикливая речь.

Толедский Алькасар, поэма и легенда той войны! Полковник Москардо и пожертвованный им сын, образ из «Илиады». (Красные позвонили полковнику в крепость: «Убьём твоего сына». – «Передайте ему трубку. Да здравствует Испания, сынок!») Семьдесят дней обороны, меньше литра воды на человека в день, двухсотграммовый хлебец – и защитникам, и роженицам в тёмных подвалах, атаки, атаки, осада, артиллерийские обстрелы на уничтожение, сшиблены башни, порушены стены, подкопы, подрывы, сравнены стены с землёю, обливание осаждённых огнём, подготовка потопа на них, – все эти республиканские методы выстояны героями (и добережено́ полтысячи женщин и детей). «Сделали из Алькасара символ свободы отечества». – Даже в нашу советскую республиканскую юность вошёл этот замок как предмет восхищения. А сейчас ходишь по его коридорам (всё отстроено вновь), по сырым тёмным подвалам, мимо алтарика Девы Марии, – Господи! да ведь и у нас Владимирское училище билось с большевиками, новочеркасские юнкера освобождали Ростов, – а всё прошло впустую. Всё-таки сами мы, сами делаем свою историю, не на кого валить.

Испанию – любят европейские туристы, но она – совсем даже и не старается показывать себя туристам, как Италия. Рядом со знаменитыми памятниками – развалины, битые кирпичи, нищета. Все строительные работы – вручную, без кранов. Обшарпанность поселковых стен. Пахота на медленных мулах, и в большеколёсной арбе – мул. Менее всех в Европе Испания захвачена потребительским обществом. У самой автомобильной дороги на земле расселась компания крестьян – и степенно ест, ну Россия! Совсем не похожи внешне, а как неожиданны сходства характеров: храбрость, открытость, неорганизованность, гостеприимство, крайность в вере и безверии. По какому-то же странному пристрастию писали наши писатели об Испании, многие – так тут и не побывав и не узнав, что Гвадалквивир, который «шумит, бежит»[158], – всего лишь (теперь) застойная речушка, она и в самой Кордове пованивает, и много выброшенной дохлой рыбы.

Андалузия – ещё одна страна. Пальмы в пышном разбросе. Миртовый кустарник. Городские крохотные внутренние дворики с апельсиновыми деревьями, цветами и птичками в клетках, перечирикивающимися над головами прохожих, когда всю ширину улицы можно достичь расставленными локтями. Грязь и живость народной Севильи за рекою. Старую Малагу рушат, чтобы строить небоскрёбные коробки для туристов. Все аллеи и набережные изгажены автомобильными стадами. Вдоль дорог – агавы и кактусы, запылённые, как бурьян; или светлые иво-лиственные эвкалипты; расставлены амфоры с винными рекламами. От города к городу – старые мечети, замки и дворцы, более всего поражающие в Кордове и Гранаде, – высота и тонкость тогдашнего исламского мира, вряд ли где живущая сегодня. Мелодия стен и эротика обстановки. Золотистые росписи на потолках, невесомые резные арки. Лес порфирных, яшмовых, мраморных колонн в кордовской мечети, когда-то мирно разделённой с христианами. Редко где, как в этих арабских древностях, ощутишь, как все мы преходящи и обречены.