Угол атаки

Ближе к зиме Князев сообщил Яну, что кафедра готова его оставить. Ян заикнулся о воинском долге, мол, не хочет уклоняться и прятаться за спинами товарищей. Доцент посмотрел на него как на любимого сына-идиота и заметил, что Гиппократ в экстазе, но богиня справедливости окончательно впала в кому. Ян учился как проклятый, пока его сокурсники пьянствовали и развратничали, в профессиональном плане он на три головы их выше, а распределяться должен на равных, очень интересно! Ян поедет пропивать свои уникальные знания и умения в медицинский пункт полка, а его однокашник-дуболом, из всего курса академии вынесший только, что в норме паховый канал есть, а бедренного нет, отправится в госпиталь, где по мере сил будет увеличивать санитарные потери Советской армии.

И Ян поверил, что не только заслужил место на кафедре, но и принесет гораздо больше пользы людям, если останется. Он имеет право занять достойное место, ну а отсюда было уже недалеко и до вывода, что кто лучше работает, тот должен лучше получать. Князев говорил, что в нормальных обществах зарплата человека определяется его незаменимостью, ведь копать канаву может каждый, а хороший хирург – один на миллион. Все это были правильные речи, но Ян предпочел бы хорошо зарабатывать официальным путем, без вымогательства, которое претило ему.

Колдунов был не так наивен, как думал о нем Князев, и заметил, что после того, как он второй раз выразил свое отвращение к поборам, тема аспирантуры заглохла. Понятно почему. Хочешь играть – играй по правилам. Система благодарностей сформировалась на кафедре давно, как говорил Князев, не нами началось, не нами и кончится, честный человек нужен тут, как бельмо на глазу, тем более что один подвижник на кафедре уже имелся и не слишком вдохновлял на повторение своей судьбы.

Ассистент Понятовский был худым желчным дедом, больше похожим на лифтера, чем на кандидата медицинских наук, и Ян очень удивился, узнав, что он учился вместе с начальником кафедры, который выглядел лет на двадцать моложе. Понятовского давно оттеснили от стола в плановой операционной, и он на дежурствах пробавлялся, чем бог пошлет. Лекции читать ему тоже не полагалось по ассистентскому статусу, группы для занятий расписывали по минимуму, статьи дед писал только в соавторстве, в общем, классический неудачник и научный балласт.

Когда Ян Колдунов только пришел на кафедру и Князев еще не взял его под свое крыло, была возможность прилепиться к Понятовскому, но Яну по неопытности показалось, что дед оперирует слишком просто, не изящно, кроме того, он, спокойный и вежливый с бригадой, вдруг обложил Яна в три этажа, когда тот что-то спросил у него по ходу операции. Но Яну-то откуда было знать, что дед не любит, когда его отвлекают? В общем, юный интеллигент Колдунов обиделся, а кроме того, импозантный Князев внушал больше доверия, чем расхристанный Понятовский, и он попросился к доценту. Лишь много позже Ян сумел по достоинству оценить простую манеру старого доктора и понял, что это и есть истинная виртуозность. Никаких финтифлюшек, никаких лишних движений, Понятовский сам называл свою манеру «по-рабоче-крестьянски», однако ни разу ничего у него не нагноилось, не развалилось, и довольно часто его навещали пациенты, которых он оперировал по поводу рака двадцать и даже двадцать пять лет назад, поразительная выживаемость! А какой у него был сверхъестественный нюх на гнойники! Даже Князев в трудных случаях говорил: «Позови дедулю, если он не найдет, значит, ничего и нет».

Почему же такой одаренный человек пропал втуне? Ян долго был уверен, что причина стандартная – алкоголизм, но с течением времени стало ясно, что Понятовский равнодушен к спиртному. Не было у него и всепоглощающего хобби, как у доцента с кафедры терапии Гаккеля, который упоенно писал книжки, а медициной занимался по остаточному принципу.

Ян не особенно ломал голову над этой загадкой, но после разговора с Князевым задумался и пришел к неожиданному выводу. Понятовский не состоялся, потому что был классический «светя другим, сгораю сам». Князев рассказывал, что когда Понятовский служил на Севере, его жене, работавшей педиатром, благодарные пациенты вручили круг колбасы, и Понятовский так разгневался, что в пургу поперся эту колбасу возвращать, а на обратном пути чуть не замерз насмерть. С тех пор его взгляды на подношения не изменились, он даже бутылки от благодарных больных не принимал, что, конечно, было уже явным перебором по части благородства. Интересы больного являлись для него непреложным законом, ради них можно было поставить в дурацкое положение профессора на обходе, если он, по мнению Понятовского, ошибался в диагнозе или предлагал неверное лечение. Можно было остаться после работы ассистировать на сложной экстренной операции, по сути, сделать все самому, а на утренней конференции скромно промолчать, пока оператор рапортует о своих великих достижениях. Главное, пациент спасен, а остальное неважно.