Угол отражения

— Вот, допустим, есть я. Я есть то, что я есть. Это истина абсолютная и неоспоримая. Но психологии давно известно, что для окружающих я еще и то, что хочу из себя представить, кем хочу показаться. Не совсем, конечно, — остановил он жестом ничего даже не желающего возразить Нахабцева, — но одни больше, другие меньше. Дело практики. Или тренировки. То же и ты. Ты видишь меня не только таким, как я есть — как к тебе дошел мой образ, уже откорректированный мною, но и сам слегка правишь его по своему разумению. Это тоже не новость и сомнений не вызывает. У тебя есть уже какое-то мнение обо мне, или, если ты видишь меня впервые — о моем типе людей; может, я похож на твоего двоюродного брата или двоюродного брата твоей жены — все это кладет отпечаток на меня в твоих глазах. И я — мой образ, дошедший до тебя, уже мало похож на то, что я представляю собой на самом деле. Понятно?

Нахабцев скептически скривил половину лица:

— Ну и — ты сам говоришь, что все это давно известно. Тебе что, просто не терпелось донести до меня?

— Нет. Не просто. Я ввел в эту теорию новые понятия. Но и это еще не все. Понятия сами по себе ничто, но они помогают осознать некоторые ключевые моменты в данном явлении. И, что самое главное, использовать его на практике.

— Слушай, если практика — это лечение особо сложных душевных расстройств, может, твой доклад не по адресу? — Нахабцев протяжно зевнул. — Я всего лишь процедурник. Клистирная трубка. Мой принцип: в здоровом теле — здоровый дух, а не наоборот.

— Нет. Нет. То есть, лечение, конечно, может быть… Но я пока думал не об этом. Ты слушай. Я назвал эту теорию Системой Линз и Зеркал. Именно и линз, и зеркал. Линзы — это то, чем человек искажает образы — свои и чужие. И то, что для себя он делает это по-своему, а для других — иначе, навело меня на мысль. Линза-то одна, но она — как хрусталик в глазу. Она гибкая. Она может стать выпуклой и вогнутой, и даже покрыться рябью тогда ее обладатель вообще перестает замечать неприятного человека, причем совершенно искренне. Линза постоянно меняет свою форму, и работа психотерапевта заключается в том, чтобы не отводить глаз от пациента и поймать момент, когда она станет обычным стеклом.

— А зеркала?.. — Нахабцев вроде как заинтересовался.

— Да, конечно. Зеркала. Без них все было бы слишком просто. Но есть еще зеркала. Как и линзы, они бывают выпуклые и вогнутые. Полупрозрачные и двусторонние. Обращенные к себе или наружу. Способ действия их, по-моему, совершенно ясен: я выставляю перед собой зеркало, и ты, общаясь со мной, видишь не меня, а свое отражение, искаженное, конечно, твоими линзами. А может, еще и моими, если они стоят за зеркалом. А еще ты можешь носить перед собой сам свое зеркало и постоянно видеть во всех только себя. Так оно, кстати и есть на самом деле. В общем, все это чертовски сложно объяснить; надеюсь, что ты сам до всего дойдешь. Тебе потребуется лишь полчаса размышлений.

Нахабцев задумался, а Сергей Васильевич схватил остывший чай и громко отхлебнул сразу половину.

— А… чего-нибудь выпить — нету? — осторожно спросил он.

Хозяин покачал головой.

— Тогда ладно. Потом додумаешь. — Букин встал и прошелся по комнате. — Смотри!

Голос, произнесший последнее слово, был не букинский, но странно знакомый. Нахабцев поднял глаза и не поверил им. Посреди комнаты в букинском плаще, в носках, засунув руки в карманы и широко расставив ноги стоял он сам. Его копия, двойник.

Несколько секунд они смотрели друг на друга. Потом двойник расхохотался, запрокинул голову назад, закрыв лицо руками, а когда снова посмотрел на Нахабцева — уже не был двойником, а — его коллегой и другом Букиным Сергеем Васильевичем.

В звонко опустевшей голове Эдика пронеслась мысль, что такие штучки должны приводить одну сторону прямиком в сумасшедший дом, а другую — на костер и никуда больше.

Уже светало, а они еще не ложились.

— Да нет, у меня все равно ни черта не получится, — снова и снова решительно открещивался Нахабцев.

Сергей Васильевич только махал руками:

— В тысячный раз тебе говорю: главное — научиться управлять этими линзами и зеркалами. Ведь, по сути, это мало чем отличается от простого гипноза, но к внушению нужно иметь способности, либо сильные врожденные, либо долго их развивать. А то, о чем я толкую, понемногу доступно всем без исключения. Если у тебя хорошее настроение — ты выглядишь лучше, привлекательнее. Недостатки скрадываются. И наоборот. Ты напрасно думаешь, когда про человека говорят: вон, как его жизнь согнула, — это вовсе не потому, что у него действительно спина колесом, просто ему худо, и, выставляя перед собой сутулый образ, человек как бы защищается: все, не трогайте меня, я и без вас жалкий и побитый.

— Я просто устал. — У Эдика кружилась голова, в глазах метались темные пятна. — Почему бы не выспаться, а потом продолжить это?

— Я не понимаю, чего ты боишься. Это так здорово! Посмотри…

— Нет!.. — отшатнулся Нахабцев. — Довольно. Хорош мелькать, ты меня совсем с ума сведешь.