Угол падения

Леонидов опять вернулся к тому, с чего начал: он подходил к злополучному дому, разглядывая приевшийся окрестный пейзаж. Все оставалось таким же: прутики деревьев, посаженные вдоль бетонного бордюра, несколько запачканных свежей грязью ступенек в неухоженный подъезд, остов покалеченного домофона. Но раньше в подъездной темноте и сырости он ясно различал запах мертвечины, а теперь пахло просто собачьей мочой, мокрыми газетами и влажным цементом. Почтовые ящики знакомо щерились железными зубами, приблудная черная собака с отвисшим брюхом только лениво приоткрыла на Алексея свой гноящийся глаз. Жизнь перестала казаться опасной, она поражала своей обыденностью и повторяющейся чередой неприятных мелочей.

Когда Саша открыла дверь, Леонидов вспомнил, что никогда раньше не видел ее в домашнем халате. Она была сонная, слегка растрепанная, с легкой красной полоской на примятой подушкой щеке, и этот Сашин будничный вид был лучшим признанием его нынешних прав. Из-за ее спины выглядывала кудрявая Сережкина голова.

– Ну, как вы?

– Заходи, заходи, – Саша втащила его в комнату. – Мы – ничего. Спать только все время хочется.

– Это у тебя такая своеобразная реакция на стресс. Некоторые, например, начинают все время жевать.

– Если ты себя имеешь в виду, то ужин я приготовила.

– Да нет, это я так, без намеков. Если честно, я тоже где-нибудь бы сейчас отрубился.

– Иди руки мой. Есть-то все равно небось хочешь?

– Хочу.

Пока Саша накрывала на стол, Алексей с наслаждением плескал себе в лицо ледяной водой, пытаясь избавиться от накопившейся усталости. На кухне он увидел три тарелки. Сережка с десертной ложкой в руке ждал, когда взрослые усядутся за стол. Вот тогда Алексей впервые подумал, что теперь у него есть семья.

– Мама, а мы завтра в садик тоже не пойдем?

– Нет. И завтра не пойдем, и послезавтра, и после-послезавтра тоже.

– Прогуляем?

– Просто будут выходные.

– У-у-у. Я думал, прогуляем. В понедельник теперь пойдем?

– В понедельник. Картошку будешь?

– Нет. Можно, после супа я пойду мультик. смотреть?

– Можно.

– А я буду картошку, – заявил Леонидов.

– Значит, тебе досталась двойная порция. – Саша загремела кастрюлями у плиты.

– Как он там? – спросила она, имея в виду мужа.

– Саша, ты его любишь? – спросил Алексей, прислушиваясь к топоту убегавшего к заветным мультикам ребенка.

– Любила когда-то. И сильно любила, раз не заметила, как мало в нем человеческого. Теперь только омерзение. Убивал из-за денег. Неужели ему мало было? Ведь неплохая работа, и я никогда не просила больше того, что он мог принести в дом. Не понимаю.

– Боюсь, когда ты узнаешь все до конца, тебе будет еще страшнее.

– Ты про что?

– Саша, помоги мне. Я хочу, чтобы твой муж и Лена сделали признание. Ты должна дать показания, что Владимира не было дома в те вечера, когда совершались убийства, что в дом не приходили Посторонние и никто не, мог подбросить сверток с деньгами. Ты понимаешь?

– Ты не представляешь, что говоришь. Давать показания против самых близких оставшихся у меня людей, выносить на свет Божий всю эту грязь и мерзость…

– На суде тебе все равно придется обо всем услышать. Они тебя предали. Оба предали, причем сестра это сделала сознательно, чтобы причинить как можно больше боли. Ты просто не хочешь в это верить, все надеешься на что-то. А ничего уже не изменится. Пойдем завтра со мной?

– Куда?

– На очную ставку.

– А Сережа?

– Посидит с моей мамой. Она давно мечтает о внуках, а тут уже сразу – ходящий и говорящий, пеленки стирать не надо.

– Что ты, неудобно.

– Удобно, еще как! Давай я буду решать, что мы себе можем позволить сделать, а что нет? Я знаю свою мать, она обрадуется, а мы закончим это дело. Поедешь со мной?

– Хорошо.

– Расстроилась?

– Не люблю всех этих объяснений. С работы, наверное, придется уйти.

– Не надо никуда уходить. Делай вид, что у тебя все в порядке. Улыбайся чаще, ничто не бесит наших врагов так, как улыбка на лице. Найдется новый повод для сплетен, а о тебе все забудут.

– Ладно тебе. Мне сейчас так плохо. Никогда не смогу забыть все это. Кажется, сколько будешь вспоминать, столько и будет больно.

– Глупости. Я сколько всего забыл. Думаешь, мало? Иногда так сам себе и говорю: «Ну, все, сегодня последний счастливый день в моей жизни». А через три дня какая-нибудь глупость случится – и опять счастлив, как дурак. Не может человек всю жизнь находиться в мрачном настроении, иначе все давно начали бы с крыш пачками прыгать.

– Смеешься надо мной.

– Утешаю. Кончай реветь, а то, если можешь, лучше водки выпей.

– Да я не пью.

– Я, что ли, пью? Стресс надо снимать. Думаешь, водку дурак придумал? А то государство случайно с ее продажи такие бабки имеет! Здесь налицо спекуляция главной человеческой слабостью: иллюзией пофигизма. Давай налью? О, тут и сок в холодильнике имеется. Сестренка любила красиво пожить.

Он разбавил апельсиновым соком немного водки, налил себе и Саше:

– Ну, давай, за то, чтоб быстрее все кончилось и мы жили долго. и счастливо.

Саша не стала возражать, они чокнулись, выпили. Александра сразу порозовела, стала клевать носом.