Угол покоя

– Почему? Что с ним не так?

– Жидковат, не из того теста.

– Жидковат? Он культурный человек!

– Культура тут ни при чем, я о том, каков он в шахте. – Он расплел пальцы, лежавшие на груди, и показал ей тыльную сторону одной ладони. То, в чем за ужином при свечах ей померещилось грязное пятно, было распухшей, потемневшей ссадиной у основания большого пальца. – Видишь? Если б я вот это не получил, его, быть может, не было бы в живых.

Казалось, он высказал все, что хотел. Сидел сонный и отяжелевший, по лицу пробегали отсветы печного огня. Раздосадованная, она ждала. Наконец сдалась.

– Расскажи мне.

– Мелочь вроде бы, но симптом. Мы были в забое, откуда руду берут, это полость такая по ходу жилы. Там сверху уйма всего, что может оторваться, крепь не поставлена. Надо глядеть в оба. Он нагнулся рассмотреть торец забоя, и тут я вижу – с потолка ему на плечо сыплется. Он должен был почувствовать. Я ему кричу: “Назад!”, что‑то вроде этого, а он? Поворачивается ко мне, в этих больших нежных оленьих глазах удивление, и переспрашивает: “Пардон?” Когда тебе в руднике вопят: прыгай, ты лучше прыгай, вопросы потом будешь задавать.

Он сидел, моргал, глядя на огонь.

– Что дальше было? – спросила Сюзан. – Как ты поранился? Прости, я не заметила.

– Я его толкнул. И прямо туда, где он только что стоял нагнувшись, упал здоровенный кусок. Слегка меня задел.

Он поднес ссадину к губам словно бы для поцелуя.

– Ты спас ему жизнь. Спас, рискуя собой!

– Да нет, такого героизма не было. Но плохо то, что мне пришлось его толкнуть. Невозможно работать с человеком, который оборачивается и интересуется, почему ты на него орешь.

Она сидела тихо. Она не сомневалась после услышанного, что Оливер верно судит о Штарлинге. Она только злилась на условия их жизни, где не было места, кроме разве что высших должностей, как у Конрада Прагера, для людей восприимчивых, способных ценить красоту. Она не спрашивая знала, как бы он ни отрицал, что Оливер поступил героически; и все же ей хотелось, чтобы он лучше умел поддерживать культурную беседу.

Потом он поднял брови, глядя на огонь поверх сплетенных пальцев, и чуть мрачновато проговорил сквозь усы:

– Если ты думаешь, что я потому не буду его рекомендовать, что он в тебя влюбился, то ты напрасно так думаешь.

– Влюбился? Глупости какие!

– Конечно. С первого взгляда. Раз – и готово. – Он повернул к ней сонное лицо. – А что в этом странного? Я тоже так.

Более подходящих слов он не мог бы сказать. Этим он отвел от себя подозрение в ревности, унял ее досаду и вселил в нее уверенность, что она не испытывает ни малейших сожалений. Будь ей доступен Томас Хадсон, она все равно выбрала бы Оливера Уорда. Они сидели, сдвинувшись вплотную, у открытого огня, пока угли не осыпались пеплом, и все между ними было утверждено заново. Бабушка вернула себе свою индивидуальность, отразившись в бароне, как в зеркале. Это была ее первая встреча в поселках и глухих местах, где прошла немалая часть ее жизни, с тонко образованным молодым человеком. Первая, но не последняя, и он не был последним, кто влюбился в ее розовое оживленное лицо, кто чувственно отозвался на ее интерес ко всему, что движется, и особенно ко всему, что разговаривает.

Сомневаюсь, что она снова подняла тему оскверненной спальни. Вместо этого, рискну догадаться, она воспользовалась снова вспыхнувшей нежностью между ними и со всей нерешительностью, какую диктовали эпоха и ее воспитание, сообщила ему, что у него будет наследник или наследница, о чем Огаста знала уже целый месяц.

Что он на это сказал? Теряюсь в догадках. Он не был особенно красноречив ни в каких обстоятельствах. Он был слишком озабочен ее безопасностью и удобствами ее жизни, чтобы его страшно обрадовала эта перспектива в поселке рудокопов, и слишком стеснен денежно, чтобы радоваться такой быстроте. Но он слишком сильно ее любил, чтобы не испытать благоговения и благодарности за то, что она для него сделала, вернее, за то, что они сделали вместе.

Что говорили молодые мужья в 1876 году? Выражали неописуемый восторг – О радость! – уподобляясь Уильяму Кларку, написавшему это в путевом дневнике во время экспедиции с Мериуэзером Льюисом, когда он увидел Тихий океан из устья реки Колумбия[54]? Уж конечно, они не говорили того, что я услышал из уст своего сына Родмана, когда Лия позвонила ему от гинеколога: Вот подлянка!