Уголек

— Этот ключик открывает любые двери, — сказал он. — Но имейте в виду: у меня тоже есть условие. Помимо, естественно, полного моего прощения, я настаиваю, чтобы столицу острова перенесли на берега реки Осама и ни один испанец больше не подох от отвращения в этом свинарнике под названием Изабелла.

— Сомневаюсь, что он согласится, — честно ответила Ингрид. — Весьма сомневаюсь.

Но оказалось, что донья Мариана Монтенегро явно недооценивала амбиции и жажду золота братьев Колумбов. Едва она показала содержимое мешочка личному секретарю дона Бартоломео, как он тут же провел ее в маленькую, но роскошно обставленную гостиную, где оставил наедине с желтолицым типом с цепким и умным взглядом, который вдруг сделался добрым и участливым, стоило ему протянуть длинные когтистые пальцы к драгоценному металлу.

— Ну наконец-то! — ликующе воскликнул он. — Я знал, что оно здесь есть, но уже отчаялся его найти. Где вы его взяли?

С величайшей осторожностью, опасаясь вызвать вспышку гнева темпераментного губернатора, известного своим сложным характером, прекрасная немка дипломатично изложила причины своего визита и под конец прямо-таки застыла с раскрытым ртом, услышав ответ собеседника:

— Согласен!

— С чем?

— Со всем.

— Со всем? — удивилась она.

— Со всем, — ответил старший из Колумбов. — Да будет вам известно, что именно золото — то, что нам нужно, чтобы оправдать наше здесь пребывание и добыть средства для финансирования новых экспедиций, направленных на поиски Великого хана. Кроме того, мой брат, вице-король, перед отъездом в Испанию сам просил меня подыскать другое место для столицы, так как здесь мы ничего не дождемся, кроме новых вспышек болезней и бунтов... А можно ли найти лучшее место, чем в непосредственной близости от этих сказочных рудников? — он хитро улыбнулся. — Обещаю вам, что поговорю с мурсийцем, чтобы тот отказался от своих претензий в обмен на круглую сумму, — с этими словами он рывком поднялся на ноги. — Приходите завтра и получите помилование, а также бумагу, подтверждающую право Мигеля Диаса на два процента от прибыли, а еще на полтора процента — для вас... — он галантно поцеловал ей руку и проводил до дверей. — С этой минуты вы можете считать себя очень богатой дамой — если, конечно, арагонец не преувеличивает, — закончил Колумб. — Очень, очень богатой дамой!

5

Ближе к полудню жара становилась совершенно невыносимой.

Даже привычные и стойкие купригери, рожденные среди подобных температур, похоже, едва выносили удушающую жару и старались найти местечко в тени, исчезая из вида почти с той же скоростью, как делали и с наступлением сумерек.

Уголек и Сьенфуэгос садились под акацией и развлекались тем, что пытались обнаружить спрятавшихся туземцев, хотя обычно им удавалось найти не больше четырех в радиусе пятнадцати метров.

— Чего они от нас хотят? — спросила на третий день девушка, хотя, говоря по правде, не слишком-то она и беспокоилась по поводу своего будущего. — Куда нас ведут?

— В свое селение, наверное, — ответил канарец. — Думаю, дело в том, что они никогда не видели таких, как мы, и теперь собираются показывать нас, как обезьян на ярмарке... Ты боишься?

— Боюсь? — переспросила удивленная африканка. — Вовсе нет. — Она сделала многозначительный жест, обведя рукой вокруг, и весело добавила: — Я нахожусь в самом сердце пекла, единственная черная в руках белых дикарей, совершенно голых, зато утыканных перьями, причем индейцы в любую минуту могут превратить нас в отбивные, но должна признать, что не чувствую ни малейшего страха. А ты?

— Я столько всего пережил за последние годы, что это приключение кажется мне просто веселой прогулкой, — ответил канарец, и в его голосе прозвучала покорность судьбе. — Я уже давно перестал беспокоиться по этому поводу, единственное, чего мне сейчас не хватает — это хорошего табака и шахмат.

— Никогда не понимала этой привычки пускать дым или часами сидеть за игральным столом. Я умею играть только в крестики-нолики.

Она и правда умела играть, да так, что несмотря на острый ум, бедняге Сенфугосу так и не удалось выиграть у нее ни единой партии, и часто игра заканчивалась его дурным настроением и хохотом дагомейки.

Поскольку обоим нечего было поставить на кон, ставкой в игре стал щелчок по лбу, и бывали дни, когда у рыжеволосого козопаса голова прямо-таки раскалывалась от полученных щелбанов, а на душе становилось по-настоящему горько при виде того, как радуются туземцы каждой победе негритянки.

— Это невозможно! — повторял он снова и снова. — Невозможно! Ты жульничаешь...

Но единственная ловушка заключалась в том, что африканке удалось внушить канарцу такую неуверенность себе, когда дело касалось этой дурацкой игры, что бедняга слишком сильно волновался и в результате вечно ставил отметину совсем не там, где надо.