Уголек

Превратиться в хамелеона оказалось не так-то просто, ведь человек по природе своей — существо нетерпеливое и резкое, порабощенное нелепыми страхами и иррациональной торопливостью, но тут у Сьенфуэгоса имелось преимущество — все детство пастух проводил в долгих ожиданиях и часто играючи застывал, как каменный, так что даже ящерицы, воробьи и кролики могли без опаски есть у него с рук.

Учитывая этот опыт, он почти два часа преодолевал последние метры до верха оврага, застывая на долгие минуты и прислушиваясь, так что через некоторое время мог определить точное положение каждой поющей в ночи цикады.

Снизу до него доносился шум реки, бегущей среди скал; где-то поблизости слышались крики ночной птицы; над головой смыкала густые кроны молчаливая сельва; порой тишина оглашалась истошным предсмертным воплем попугая, застигнутого во сне незаметно подкравшимся хищником, а порой мимо бесшумно проносились совы, караулившие добычу.

Наконец, он добрался до верха, сумев избежать осыпающихся камешков и встречи с крошечными существами, в чьих тельцах размером не больше двадцати сантиметров в длину содержалось столько яда, что он мог бы убить даже такого крупного человека, как канарец. Ему также приходилось опасаться ужасных скорпионов размером с палец, но так болезненно кусающихся, что хотя укус и не был смертельным, жертва завывала еще несколько дней.

Только сова, скучающая на склоненной над пропастью ветке, заметила, как Сьенфуэгос выбрался из расселины, и судя по выражению ее круглых глаз, она задавалась вопросом, что за черное и потное чудовище движется в ночи медленно, лениво и тихо, как пума, оставляя за собой тошнотворную вонь гниющей обезьяны.

И вот он наконец-то стоял посреди настоящей горной сельвы, влажной и теплой, удушающей и липкой, иногда молчаливой, как мертвая, я иногда шумной, будто все ее жители разом решили завопить, он прошел около пятисот метров, принимая все те же меры предосторожности, как и на склонах оврага, бросил обезьянью тушу у раскидистой альбиции и нашел укрытие в густом папоротнике, а там скрючился таким образом, что никто не заметил бы его присутствия, даже пройдя почти вплотную.

Вонь от мертвого животного маскировала его собственный запах, и перед тем как заснуть, Сьенфуэгос вставил ветку себе между зубов и привязал ее лианой на манер уздечки, чтобы не захрапеть, так даже дыхание не будет слишком глубоким, чтобы выдать его присутствие тонкому слуху дикарей.

Он погрузился в глубокий сон и открыл глаза только в полдень, когда через полог ветвей и листьев просочился луч света, но хотя из-за неудобной позы тело затекло, Сьенфуэгос не пошевелился, прислушиваясь к звукам и понимая, что сейчас самое худшее время дня и любые меры предосторожности будут нелишними.

Прошло довольно много времени, прежде чем он осторожно раздвинул папоротники и внимательно проследил за передвижениями белок-летяг на высоких ветвях. Они лучше кого бы то ни было знали, что происходит на их территории, и превратились в невольных часовых, предупреждающих об опасности обитателей нижних ярусов леса, на них всегда можно было положиться, в отличие от шумных обезьян и попугаев, часто поднимающих суматоху безо всякого разумного повода, пугая соседей.

Белки сохраняли спокойствие. Они скакали туда-сюда, перепрыгивали с дерева на дерево, безмолвно кувыркались, заражая своей активностью и сводя с ума наблюдателя, пытающегося не спускать с них глаз, но любое быстрое движение вело к конкретной цели, а их беспокойство лишь отражало внутреннюю энергию, а не какие-то внешние воздействия.

Сьенфуэгос пришел к выводу, что поблизости не бродит ни человек, ни пума, ни ягуар, ни рысь или змея, и потому решил покинуть свое убежище, забраться на ветку альбиции и осмотреть окружающий густой лес.

Он еще не знал, где находится, и через несколько минут спустился обратно, вырыл глубокую яму, испражнился и тщательно зарыл яму, не оставив никаких следов — хотя он и не пил и ни ел, и желудок его был совершенно пуст, канарец привык делать это каждый вечер.

Он терпеливо обмотал ноги грубой хлопчатобумажной тканью, которую хранил для такого случая в котомке, подвязал ее крепкими лианами и направился вниз по горе, с удовольствием убедившись, что не оставляет никаких следов, похожих на человеческие, а лишь странные отметины, чью принадлежность не определит ни один следопыт.

Несмотря на это, Сьенфэгос время от времени комично подпрыгивал и приземлялся на кучу сухих листьев или в заросли папоротника, чтобы тот, кому вдруг придет в голову следовать по этим следам, потерял время, разыскивая их в лесу, удивленно задаваясь вопросом, какому странному существу они могут принадлежать.

Он часто разворачивался и шагал спиной вперед, стирая следы, не забывая, что необходимо издавать как можно меньше шума и следить за поведением белок. Даже внимательный наблюдатель был бы сбит с толку и засомневался, видел ли человека или тень, скользнувшую в чащу, потому что Сьенфуэгос вдруг исчезал, будто провалился сквозь землю, и появлялся почти в лиге от того места, где пропал из виду.