Уголек

Уже наступил вечер, и с гор спустился мягкий густой туман, окутав вершины деревьев, когда канарец внезапно остановился, потянув носом воздух, словно охотничий пес. Несомненно, пахло дымом, густым едким дым, какой бывает, когда горит сырое дерево. К этому запаху примешивалось едва ощутимое зловоние паленой шерсти. Пройдя крадущейся походкой чуть больше сотни метров, он увидел перед собой поляну, а на ней — с полдюжины воинов, расположившихся вокруг костра, где дожаривался пекари, с которого они даже не удосужились снять шкуру.

Канарец наблюдал, как скользят по траве и кустам тени, и был несказанно удивлен, обнаружив в чертах этих людей, движениях и даже манере держать оружие, с которым они не расставались ни на минуту, несомненное сходство со свирепыми карибами. Хотя купригери и уверяли, что мотилоны не едят человечину, сам их вид говорил о том, что в их жилах течет куда больше крови каннибалов, чем асаванов, и сам собой напрашивался вывод, что в давние времена они с карибами, несомненно, имели общих предков.

Они были маленькими, очень смуглыми и сильно смахивали на обезьян; при этом не носили никаких, даже самых скромных украшений и не пользовались яркими красками, какими щедро намазывали тела жители других мест. Вместо этого их тела и даже волосы были покрыты толстым слоем серого пепла; теперь Сьенфуэгосу стало понятно, откуда пошло название племени: ведь на языке купригери слово «мотилон» означает «человек пепла».

Он невольно попятился, глядя как они едят, похрюкивая и рыгая, будто разъяренные свиньи; от одной мысли попасть к ним в руки у него встали дыбом волосы на затылке.

Когда он понял, что отвратительное пиршество подходит к концу, то предпочел вернуться по своим следам, по опыту зная, что воины обычно выходят на охоту с наступлением темноты, а потому не хотел рисковать: ведь кто-то из дикарей, несомненно, знающих джунгли, как свои пять пальцев, вполне мог почуять его присутствие даже за пятнадцать метров.

Прежде чем продолжить спуск, он сделал огромный крюк, обойдя их по широкой дуге, но вскоре совсем стемнело, и уже через полчаса какое-то шестое чувство заставило его насторожиться — Сьенфуэгос внезапно обнаружил, что больше не чувствует привычного дуновения ветерка.

Он прислушался и понял, что не слышит привычных лесных звуков; потянул носом воздух — и не ощутил никаких запахов леса; все это настолько его встревожило, он настолько растерялся, что решил больше не двигаться с места, пока не придут на помощь первые лучи зари.

Всю ночь он провел без сна, и наступивший рассвет наглядно показал, что никакая предосторожность не бывает излишней, ибо менее чем в пяти шагах впереди разверзалась широкая отвесная пропасть, на дне которой, в двухстах метрах ниже, виднелись кроны деревьев.

Слева простиралась довольно широкая и ровная площадка, откуда открывался превосходный вид на ущелье, но уже в нескольких метрах справа начинался коварный обрыв, скрытый кустами и деревьями, так что ничего не стоило загреметь прямо в пропасть, даже не заметив ее.

Не подлежало сомнению, что ночная мгла перестала быть союзником в переходе через земли свирепых мотилонов, поскольку эти скалистые горы, которые со стороны могли показаться не более чем ровным зеленым ковром, на деле были полны коварных ловушек вроде узких разломов, прорезавших местность с севера на юг, словно глубокие морщины лицо бородатого старика.

Подобные расщелины могли поджидать в темноте и поглотить в любой момент, канарец благодарил своё чутьё, подсказавшее, где находится главная опасность.

Изо всех сил он старался вспомнить, этой ли дорогой они шли с Угольком, и в конце концов решил, что в стремлении обойти нахоженные тропы он отклонился слишком далеко к западу, отказавшись, таким образом, от единственного безопасного пути, проходящего через земли мотилонов.

С каждым шагом он все больше убеждался, что так оно и есть: уже к полудню оказалось, что он заплутал в лабиринте поросших лесом скал, глубоких расщелин, заполненных непроглядным туманом, и отвесных круч, на которые не отважилась бы ступить даже самая отчаянная коза.

Сьенфуэгос даже и помыслить не хотел о том, чтобы повернуть назад, и стал придумывать способ спуститься к побережью, а потому во второй раз ему пришлось переночевать на краю пропасти. Если бы где-то поблизости оказался бы отряд охотников, то шансы на спасение были бы минимальными.

Его тревожила гладкая стена без многочисленных выступов, не то что на скалах родного острова. Горы Гомеры были гораздо доступней, чем эти скалы, отполированные ветром, который, казалось, просто развлекается, век за веком превращая место обитания диких «людей пепла» и поистине неприступную крепость.

Но в самом ли деле это неприступная крепость или, быть может, своего рода огромная тюрьма?