Угреша. Страницы истории

Первые 2–3 года в трудкоммуну попадали в основном беспризорные подростки, а позднее принимались молодые заключенные до 25 лет, но встречались люди и гораздо старше. Не брали осужденных по политическим статьям и совершивших тяжкие преступления против личности: убийство, изнасилование и т. п. Хотя вооруженной охраны не было, судимые коммунары не имели права выходить за территорию без увольнительной записки, им не выдавались паспорта. Непросто было приучить разболтанных ребят к нормальной жизни, но воровство и побеги были относительно редким явлением. За 11 лет за нарушения из коммуны исключили не более 10 человек. Прием в коммунары проходил на заседании бюро актива. За новичка поручался один из старых авторитетных членов коммуны, с которого судимость была уже снята. Быстро ощутив всю разницу своего положения в тюрьме и в коммуне, новички старались не подавать повода для возвращения в места лишения свободы.

Первые успехи в работе трудкоммуны стали очевидны уже в 1928 году. Знаменательным событием было посещение Максима Горького, приехавшего 8 июня 1928 года с сыном Максимом и известным публицистом Михаилом Кольцовым, опубликовавшим в газете «Правда» от 8 июля 1828 года большой очерк «В монастыре»: «…Над широко раскрытыми воротами Николо – Угрешского монастыря полощется алый лоскут: «Привет нашему другу Максиму Горькому!». Адресат приветствия огорчен и даже раздражен. Ему приелись парадные встречи, мешающие разглядеть жизнь в ее обычном, непарадном свете. Он неспокойно прищелкивает пальцами и ругается. …

Несколько десятков пар ног с предельной скоростью мчатся к гостям. Несколько десятков пар ладош начинают свое оглушительное дело. Горький ликвидирует парад на корню:

– Что у вас руки казенные, что ли? Бросьте, ребята, эту суетню.

Лед торжественности разодран на куски. Вместо него полощется половодье грубовато – ласковых и демократически фамильярных чувств. …

Здесь у каждого свое место, свои обязанности, болтаться в рабочее время больше нескольких минут неудобно и не принято. Орда, занявшая каменные громады Николо – Угрешского монастыря, работает, как на заправской фабрике, где производительность труда не нуждается в агитационных компаниях. …

В старых стенах прорубили широкие окна. Сюда вторглись снопы света, лязг и свист металла, гудение моторов, скороговорка ручных молотков. …

Разве не странно, должно быть, видеть Горькому, человеку предреволюционного поколения, эти сотни молодых проворных рук, забывающих дорогу в карманы прохожих и ловко мастерящих предметы необычного вида.

– Что это вы производите?

– Железные зажимы для пинг – понга.

– А это?

– Туфли для баскетбола, футбольные мячи, башмаки для велосипедов.

– И что же, хорошо они идут?

– Ого!».

Максим Горький описал свой визит в трудкоммуну N№ 2 в очерке «По Союзу Советов»: «Я видел 1300 беспризорных в Николо – Угрешском монастыре. … Часть мальчиков занята производством обуви для себя, другая делала койки, иные мальчики работали на кухне и в хлебопекарне, большинство деятельно помогало каменщикам и плотникам, которые перестраивали корпуса монастырских гостиниц под слесарную и деревообделочную мастерские. Подавали материал, убирали мусор, устраивали клумбы для цветов, в монастырском парке рыли канавы, стараясь найти скважину, через которую уходили воды пруда⁴. Вокруг церквей монастыря – волны веселого шума. С полсотни мальчуганов работает в скульптурной мастерской. … Мальчики делают пепельницы, лепят различные фигурки, портреты Льва Толстого, все это ярко раскрашивается и уже находит сбыт в кооперативной лавке колонии. Какой – то безымянный парень лет шестнадцати, лицом удивительно похожий на Федора Шаляпина в молодости, устроил в парке около монастырской стены «биосад», как называет он огромную клетку из проволоки; в клетке сидят птенцы сороки, слепые совята, еж и большая жаба, которой он дал имя Банкир. …

Мальчик – брюнет с тонкими чертами лица, с матовой кожей на щеках, стройный и, должно быть, знакомый с другой жизнью, моментально написал и подарил мне очень хорошие стихи. Потом оказалось, что это стихи не его и уже были напечатаны.

Всюду мелькает Ленька⁵, одиннадцатилетний кокет, но уже четыре года беспризорный. Он только что возвратился из маленького путешествия под вагонами в Ташкент и обратно. Маленький, плотный, круглоголовый, он похож на трехпудовую гирю. На детском лице с пухлыми губами блестят хорошие, умные глаза. Вот он идет – вразвалочку, руки в карманах – по дорожке парка, как франт по бульвару, идет к крыльцу кельи заведующего колонией⁶. На крыльце сидит сам заведующий, я, мои спутники: сын и секретарь…»⁷.

Как писал М. Кольцов, коммунары показали Горькому и глиняную статуэтку, изображающую его самого. Статуэтка получила снисходительное одобрение писателя.