Угрюм-река

Ибрагим повел шитик в широкую протоку. Чрез добрый час, когда уже надвинулись сумерки, шитик с налету врезался в песок. Сгущавшийся осенний мрак кутал невидимкой все кругом. Пришлось на мели заночевать.

Ночи не было, был миг. Проснулись оба, удивились: да полно, спали ль? Как будто только что легли. Но нет, уже появилось солнце, и снег кругом предательски блестел, слепя глаза. Вода, как и вчера, быстро скользила мимо шитика, впереди играли беляки.

— Сначала найдем, Прошка, ход… Выплывем на глыбь и — к берегу. Тогда горячий чай напьемся… Холодно!

Посиневшие, голодные, оба спустились без штанов в ледяную воду и наметками стали щупать дно. Вода грызла ноги холодными зубами. Иззябшие, измученные неудачей, с проклятием вернулись обратно: впереди ходу нет, река замыкается сплошной песчаной мелью, чрез которую еле переливает тонкий слой воды! И так версты на две, на три. Что ж делать? Значит, брать в узенький рукав.

— Леший ее знал!.. Бэз чалвэка, Прошка, пропадем!..

— Пропадем. Дальше все острова виднеются. Без плана трудно. Карты такие большие есть, где все срисовано, называются — планы.

— Понимаю, — сказал Ибрагим. После торопливого, всухомятку, завтрака с большим трудом сняли шитик с мели и, со всех сил упираясь баграми, стали тихо подыматься вверх, назад. Только под вечер пришли они к носу острова, который так же злобно, как и в прошлый день, смотрел на них трауром черных и белых пятен.

— Черт знает, весь вчерашний труд пропал задаром, — закусил дрожавшие губы Прохор и с досадливой тоской взглянул на пробитую в плесе ледяную дорогу: ее вновь сковал мороз.

— Надо стрэлой лететь, тогда выйдем… А мы двадцать верстов вперед, пятнадцать назад… Тьфу! — плюнул Ибрагим, всматриваясь в устье маленькой проточки.

— Надо по двести верст в сутки проплывать. Надо день и ночь плыть, Ибрагим.

— Мало ль чего надо! — крикнул черкес. — Дома надо сидеть!.. Куда черт понес!.. Не шутка.

— Давай сделаем очаг на шитике, чтоб к берегу не приставать.

— Хоть бы какой шайтан встретить… Ни тунгус, ни черт нэту. Тьфу!

Левая протока, куда направили шитик, стала постепенно расширяться; она быстра и глубока.

— Какой хитрый! — сказал Ибрагим, бросив весла: шитик самоплавом подавался вниз.

— Кто хитрый?

— Кто? Вода!.. Маленький вода, гляди, какой большущий стал; большой вода совсэм вчера дурак. Поди узнай…

— Гы, черт… Слышь, опять шумит! Впереди раздался глухой рокот.

— Водопад в горах или порог! — тревожно прислушивался Прохор к нараставшему шуму.

Бессильное солнце садилось в тучу, сентябрьская зима все еще белела, куда ни взглянь. Где-то близко октавой промычал сохатый — лось.

— Гуси, Прошка, гуси!

Ибрагим схватил ружье и замер. С бодрым гоготаньем низко тянул вдоль реки табун гусей.

— Эх, срэзать бы, — шепнул Ибрагим, захлебываясь древней страстью, — кунак, голубчик!.. Сюда, сюда!

Ловкий вызрел срезал гуся. Встревоженный табун сделал шумный круг над павшим в воду товарищем и с печальным гогоюм помчался дальше к югу.

— Он раненый! Догоняй! — кричал Прохор.

— Греби, греби!..

— Стреляй! Дай ружье!.. Дай сюда!

— Греби, греби!

Подбитый гусь уносился теченьем вниз, шитик настигал его, трещали весла, уключины скорготали, взвизгивали.

— К берегу, Прошка, к берегу! — вдруг неистово завопил черкес. — Порог!.. Алла! Алла!

Увлекшиеся путники, не слыша и не видя ничего кругом, неожиданно очутились среди бушующих валов, в преддверии грозного порога, — К берегу!

— Пропали… Ой!

— Наляг, наляг!

С треском хрустнуло весло и — к черту.

— Пропали!

— Новое, где новое?!

Прохор вскочил и, схватив багор, сильными толчками в камни опруживал нос к берегу. В корме, стиснув зубы и весь побелев от напряженья, пыхтел черкес. Волны хлестали в борт лодки — вот-вот опрокинут. Впереди, как сто зверей, люто ревел порог.

— Еще-еще-еще! Наддай!

Второе весло — хрясь! и — к черту. Но бой кончился: перед самым порогом шитик вошел в тихую заводь и, весь пропитанный духом борьбы, передавшейся ему от живых существ, победоносно пробивался к берегу.

— Фу-у-у!» — протянул взмокший, дрожащий Прохор. А Ибрагим только посвистал и крепко сплеча выругал и уплывшего гуся и порог.

В них обоих еще горел момент борьбы, момент прилива сил, глаза полыхали, быстрым бегом била во всем теле кровь. Но когда все внутри их стало затихать, Ибрагим и Прохор с трепетом подумали о только что минувшей схватке с Угрюм-рекой и ужаснулись.

— Прошка, а если бы перевернуло нас?.. Что бы? А?

— Выплыли бы.

— Это худо. Надо утонуть. Что жрать стали бы? Где сухари, где все? Ой-ой, Прошка.

— Да-а-а, — протянул в тупом раздумье Прохор и после короткого роздыха сказал:

— Обедать надо… Два дня не ели как следует.

— Никакой ни обэд… К свиньям обэд!.. Плыть надо… Тут сдохнешь… Пойдем порог смотреть.

Прохор умоляюще взглянул на Ибрагима; тот, сдвинув брови, зло сопел. Прохор понял, что надо подчиниться.