Угрюм-река. Книга 1

Тимоха знает свое дело, тотчас опружил вверх дном оба шитика, день и ночь конопатит, заливает варом, – пожалуйте, Прохор Петрович, плывите хоть в море-океан.

Большие воды отшумели, и торговые флаги зацветились на шитиках Прохора. Сам Прохор – атаман, Константин Фарков – есаул, Тимоха – простой разбойник. Да еще крепкого мужика взяли. Хозяйство оставили на руках жены Фаркова и семейного рабочего Петра.

Прохор отправил Ибрагима домой, дал ему двадцать три тыщи для отца.

Отвал. Выстрелы. Полные слез глаза верного черкеса. Гордый, уверенный голос Прохора:

– Мочи весла! Айда!

– Ну, в час добрый! Господи, благослови! – закрестился набожно Фарков.

– Ух, тудыт твою туды, ну и попрет жа! – загоготал Тимоха, играючи стал крестить красную свою рожу. – Наляг! – И его весло сразу пополам.

Собираясь в путь в село Медведево Ибрагим отпарил на чайнике последнее письмо Прохора к Анфисе и, пыхтя и потея, прочел:

«Анфиса Петровна! Вы теперь для меня ничто. Но знайте, что если вы осмелитесь обижать мамашу мою, я посчитаюсь с вами по-настоящему. А на вашу притворную любовь ко мне я плюю. Вы действительно, должно быть, ведьма. Я имею кой-какие сведения. Советую вам убраться из нашего села».

– Цх! Молодца джигит! – Ибрагим прищелкнул пальцами и тщательно зашил это письмо в шапку.

5

Прохору сегодня грустно. В Ербохомохле сказали ему, что белый старик Никита Сунгалов приказал долго жить. Когда? Позалонись. Когда? В самый что ни на есть Покров.

– Неужели в Покров?! – Прохор долго отупело мигал, его душа была удивлена вся и встревожена.

Сходил на могилу старца. Вот там-то пробудилась в нем щемящая тревога, большой вопрос самому себе. Он стоял без шапки, с поникшей головой. Темная елка накрыла лохматой лапой кучу земли с крестом. На кресте – две стрекозы сцепились, трепещут крылышками. Вверху – ворона каркнула и оплевала могилу белым. Прохору опять вспомнился свой первый путь, безвестность, страхи, та гибельная ночь в снегах… Вот у него уже борода растет, бездумная юность откатилась, истоки пройдены, впереди – темная Угрюм-река с убойными камнями, впереди – вся жизнь. Но ему ли бояться Угрюм-реки? Нет! Он пройдет жизнь играючи, тяжелой, каменной ногой, он оживит весь край, облагодетельствует тысячи народу. Он… А что ж – в конце концов? Вот такой же на погосте бугор с крестом? Нет, не в этот песок он ляжет, только надо бороться, работать, надо верить в себя. Но как все-таки трудна, как опасна дорога жизни! Тьма – и ничего не видно впереди. И вот он один, среди старых и свежих могил. Зачем он пришел сюда? И кто же ему поможет в жизни, кто благословит на дальний путь?

Стало на душе вдруг холодно и смутно. Он вздохнул и крепко подумал: «Дедушка Никита, благослови на жизнь!» И подумалось ответно из могилы: «Плыви, сударик… Посматрива-а-ай!»

Бушевал падучий порог, весь в беляках и пене. Угрюм-река хлесталась о камни грудью, Угрюм-река была грозна…

– Здравствуйте, Ниночка! Дорогая моя, хорошая Ниночка…

– Прохор, вы?! И борода? Сейчас же отправляйтесь бриться.

Миловидная Домна Ивановна навстречу пухлую свою ручку протянула:

– Здрасте, здрасте, гостенек наш дорогой…

Ну конечно, охи, ахи и первым делом – чай. К чаю, как и в тот далекий зимний вечер, пожаловал после бани и сам Яков Назарыч Куприянов.

– Ухты, мать распречестная! Прохор!! – весело закричал он женским – не по фигуре – голосом, крепко облапил Прохора и крепко три раза поцеловал: – Ну и дядя! Ну и дешева дубина вырос… Никак больше сажени ты?..

– Что вы, Яков Назарыч, – басил Прохор, стоя фонарным столбом. – Какой же рост во мне?.. Карапузик.

Все захохотали.

– Хе-хе… В таком разе и я, по-твоему, щепка? – И хозяин похлопал ладонями по своему гладкому тугому животу. – Ну, а как отец, мать? Давно писали? А черкесец тот, как его? Ну, а деньжищ-то много в тайге нажил? Ого, отлично!.. Ба-а-льшой из тебя будет толк. Мать, угощай!

Прохор чувствовал себя великолепно – чисто вымытый, в свежем белье, новой венгерке со шнурами и козловых сапогах.

– Как вы удивительно похорошели, Ниночка, – сказал он.

– А разве я была не хороша?

– Нет, я… в сущности… я хотел сказать…

– Ничего, ничего, сыпь!.. Бабы это любят, – захехекал хозяин. – А ну-ка коньячку. Да, да, весь в дедушку. А батя твой непутевый, слабыня, бабник. Так и скажи ему. Есть, есть слушок такой… Да-да.

Прохор покраснел, по затылку прокатился холодок. Нина, склонившись над чашкой, урывками посматривала на него, весело подмурлыкивала что-то, улыбалась. «Строгая и насмешливая», – подумал Прохор и сказал, обращаясь к Якову Назарычу:

– Вот Нина Яковлевна писала, что вы собираетесь путешествовать. Правда это?

– Ах, вот как! – притворно сдвинув брови, закричала Нина. – Мне, мне не доверять?!

– Правда, правда, поедем, – закашлялся сам.

– Сейчас же просите прощения! На колени!..

– Да будет тебе, Нинка, представляться-то.

– Ничего, дочка, представляйся! Крути парню голову, хе-хе-хе!

– Папочка!