Угрюм-река. Книга 1

Просидели до темной ночи. Андрей Андреевич очаровал Нину знанием рабочей жизни, либеральными своими взглядами и вообще умом, даже его грассированье находила она прелестным. Прохор вытащил из чемодана образцы пород со своих владений. Инженер Протасов внимательно рассматривал. Это медный колчедан, это, кажется, метис-лазурь, чудесно, это янтарь – ого-го! А это золотоносный песок. Из какого количества по объему? Процентное содержание? Прохор не знает. Жаль. Во всяком случае – это богатство. Ага, золотой самородок! Великолепно. У, да у Прохора Петровича масса образцов!..

– Я их исследую, – сказал инженер. – Минералог своим глазам не должен доверять. Микроскоп, пробирка, ступа, реактивы. Это – аксиома.

После его ухода и молодежь и Яков Назарыч почувствовали, что под их, в сущности, ничем взаимно не связанную жизнь подплыл твердый, как камень, остров, и этот остров – инженер Протасов, сразу давший им веру в себя, и в него, и в общий успех дела. И вся затея Прохора стала теперь не на шутку близка Якову Назарычу, а через него – и Нине.

– Этот человек дорогого стоит, сразу видать, – сказал Яков Назарыч.

– Не думаю, – протянул Прохор и кивком головы откинул черный со лба вихор. – Зачем голос у него не бас…

– Прелестный, прелестный! – перебила его Нина.

Утром Прохор с Яковом Назарычем отправились в чугуноплавильный завод. Домна изрыгала из своей приплюснутой глотки смрад и пламя. Густое темно-желтое облако дыма висело над заводом. Игрушечный паровозик-«кукушка», весело посвистывая, тащил маленькие вагонетки по узкому рельсовому пути. На площади, возле собора, у памятника Демидову, в грязной луже лежали на боку и похрюкивали свиньи. Прошли двое рабочих в больницу, испитые и чахлые, с обмотанными тряпкой головами. Маленькие домишки за прудом, небо, люди, площадь – все серо, как пыль, однообразно.

Здание, куда они вошли, высокое, со стеклянной крышей. Десятка два рабочих рыли лопатами в земляном полу узенькие желобки. Эти желобки шли от доменной печи, ветвились. По ним потечет расплавленный чугун. Через слюдяной глазок Андрей Андреевич заглянул в пламенное брюхо печи, посоветовался с мастером и скомандовал рабочим:

– Фартуки!

Все облеклись в кожаные фартуки и рукавицы, надели большие синие очки.

– Давай!

Удар железными жезлами – и хлынул из домны бело-огненный чугун; он пылал, плевался искрами, растекаясь в желобках. Воздух быстро нагревался. Рабочие бросались к ослепительным потокам, ловко втыкали на пути ручейков железные лопаты, отбегали прочь, а ручейки смертоносно текли по другим канавкам, куда надо. Воздух раскалился. Бороды у рабочих трещали. Пот лил градом. Огненные ручейки, слепя глаза, катились под уклон. Домна гудела, ухала, извергая пламенную массу, рабочие стали скакать козлами, как черти, был ад и раскаленность, еще немного и – всему конец.

Яков Назарыч загнул на голову пальто и бросился вон, крича:

– Прохор, изжаришься, беги!

Вскоре, после поливки чугуна водой из примитивных леек, вышли и Прохор с Протасовым.

– Да, это работа дьявольская! – говорил инженер Протасов. – Но на все привычка. Пойдемте-ка в железоделательное, есть интересные прокатные машины для листового железа. У нас лучшие сорта, применяется древесный уголь. Наше листовое железо может стоять без окраски сто лет и не ржавеет. Пойдемте!

– А ну вас, – отмахнулся Яков Назарыч. – И так чуть глаза не лопнули. Я лучше пивка попью.

Он так в казенных синих очках и ушел домой, пошатываясь и что-то бормоча.

Прохор с инженером вошли в соседний цех. Мелькали огне-золотые ленты раскаленного железа, крутился вал, рабочие ловко подхватывали клещами концы лент и на бегу вставляли их в следующую прокатную машину. А огненные ленты ползут в воздухе и гнутся, десять, двадцать – по всем направлениям, во всех концах. Эй, не плошай, лови, лови! И все крутилось, двигалось, металось, полосовало пространство огнем. Прохор с интересом наблюдал за рабочими: как точно рассчитан их каждый шаг, каждое движенье руки, будто у опытных гимнастов-циркачей.

А вот и склады, вот результат этого изнурительного труда: сотни тысяч пудов разных сортов железа, стали, чугуна. Да как они не продавят землю! У Прохора будет точь-в-точь так же. Нет, – больше, лучше, грандиозней.

– А есть у вас пушка? – спросил он Протасова.

– Пушка? Зачем?

– А так… Для торжества. У меня будет! Я люблю.

Протасов улыбнулся.

Завтра утром путники должны двинуться дальше. Но Прохору необходимо побывать на платиновых приисках, ведь тут же недалеко. И потом он, в сущности, ничего не изучил.

– Ну нет, брат молодчик, – запротестовал Яков Назарыч. – Этак с тобой на ярмарку-то к Рождеству только прикатишь.

Хорошо. Тогда он приедет сюда после ярмарки и проживет месяц-два.

– Мы с вами, Прохор Петрович, со временем в Бельгию поедем, в Аргентину, в Трансвааль, – сказал на прощанье Протасов.

8

Кама не широка, но многоводна, высокие берега в кудрявых увалах: села, перелески, ковры волнистых нив.

– Ах, какая церковка! Прохор, Прохор! – указывала биноклем Нина. – Новгородский стиль. Век пятнадцатый, шестнадцатый.