Угрюм-река. Книга 2

– Эй! Людишки! – зашумел бродяга. – Тройку вороных! И чтоб вся изубанчена лентами была… Филька Шкворень вам говорит, знатнецкий богач! Вот они, денежки. Во!.. Смотри, людишки!.. – Он тряс папушей бумажных денег и, как черт в лесу, посвистывал.

– Сейчас, дружок, сейчас. – И самые прыткие со всех ног бросились к домам закладывать коней.

А там, на берегу реки, возле пристани, где пыхтел пароход и темнела неповоротливая громада баржи, встречали подплывший плот с народом. Посреди плота на кирпичах – костер. Густой хвост дыма, подкрашенный у репицы розоватым светом пламени, кивером загибал к фарватеру реки, сливаясь с сумеречной далью. Громовские рабочие зашевелились на плоту, вздымали на спины сундуки, мешки, инструменты, соскакивали в воду, лезли на берег.

– Эй, сторонись! – гнусил безносый, круглый, как шар, дядя, карабкаясь с плота по откосу вверх. – Не видишь, кто прибыл?.. Я прибыл! Тузик…

Он был колоритен своим большим, широкоплечим, с изрядным брюхом, туловищем и потешно короткими толстыми ногами, обутыми в бархатные бродни со стеклянными крупными пуговицами. Синяя поддевка, как сюртук старовера-купца, хватала ему до пят и похожа была на юбку. Толстощекое, медно-красное, все исклеванное оспой лицо его безбородо и безусо, как у скопца, и голос, как у скопца же, тонкий. Вместо носа – тестообразный, лишенный костей кусок мяса с остреньким заклевом, повернут влево и крепко прирос к щеке, а справа торчала уродливо вывороченная черная ноздря. Он очень падок до баб, и бабы любили его: богат и хорошо платит.

– Эй, женки! Принимайте Тузика!

К нему бросились высокий, с льняной бородой, мужик и краснощекая, в крупных сережках обручами, ядреная вдовуха Стешка.

– Тузик!.. Исай Ермилыч… Здорово, дружок!.. – Оба схватили безносого в охапку и стали, не брезгуя, целовать его, как самого родного человека.

Подбежала другая, такая же ядреная баба Секлетинья и тоже норовила влепить безносому поцелуйчик в широкий, толстогубый рот.

– Исай Ермилыч! – орала она, как глухонемому. – Неужто не вспомянешь Секлетинью-то свою, неужто не удостоишь посещеньем?

– Удостою. Всех удостою! – гнусил Тузик. – У меня на баб слюна кипит. Шибко сильно оголодал в тайге… Эй, народы! Сукно есть красное?

– Нету, Исай Ермилыч…

– Бархат есть?

– Нету и бархату, Исай Ермилыч! Есть, да не хватит… Извиняемся вторично.

– В таком разе вот тебе деньги… Живо тащи три кипы кумачу. Не желаю по вашей грязной земле чистыми ножками ступать.

Мужик с первой, похожей на разжиревшую цыганку бабой помчались бегом в лавку, а к Фильке Шкворню тем временем подкатили три тройки с бубенцами, в лентах.

– Вези по всем улицам и мимо парохода! – скомандовал Филька и залез в первую тройку. – А достальные кони за мной, порожняком…

Развалившись, как вельможный пан, бродяга героем-победителем посматривал на шатавшихся по селу гуляк и, под лязг бубенцов, подпрыгивая на ухабах, кричал громоносным голосом:

– Не сворачивай! Топчи народ!!

– Эй, ожгу! – драл мчавшуюся тройку простоволосый ямщик-парень. – Берегись!! Пузом глаз выткну!..

Все шарахались от тройки, как от смерти. Хохот, ругань, свист. Пыль столбом, звяк копыт, встряс на ухабах, ветер.

– Топчи народ!.. – пучил глаза Филька. – Сто рублей за человека…

Ямщик закусил губы и, не взвидя света, огрел подвернувшуюся старуху кнутом, а валявшегося пьяного мужика переехал поперек.

– Топчи народ!!

– Топчу!..

А когда на крутом повороте ямщик оглянулся, Фильки Шкворня в экипаже не было.

…Принесенные три кипы кумачу расстилали перед Тузиком красненькой дорожкой, ровняли эту дорожку сотни рук. Дорожка добежала до угла и сразу призадумалась: куда свернуть. Три семьи горели алчностью залучить Тузика к себе: одни тащили дорожку прямо, другие старались загнуть ее влево, третьи, вырывая кумач из рук, гнали дорожку вправо. Зачалась ссора, а за ссорой мордобой. Сбегался народ.

– Тузик прибыл, Тузик!

Шарообразный, упоенный почетом спиртонос, приветствуемый орущей «ура» толпой, потешно-величаво плыл по красненькой дорожке, милостиво раскланиваясь с народом, как царь в Кремле с Красного крыльца, и горстями швырял народу серебряную мелочь. Синяя поддевка, как шлейф юбки, заметала за ним след, и голубая дамская шляпа с павлиньим пером лезла на затылок. Доплыв до угла, где драка, Тузик приостановился, захихикал на драчунов, как жеребчик, и, махнув правой рукой, все пальцы которой унизаны дюжиной драгоценных перстеньков, тонким голосочком прогнусил:

– Перво-наперво веди дорожку к Дарье Здобненькой. К прочему бабью по очереди, ночью.

Фильку Шкворня, валявшегося на дороге, попробовала было подхватить к себе другая тройка. Но бродяга, держась за ушибленную голову, испуганно кричал:

– Боюсь! Не надо… Изувечить хотите, сволочи!.. Неси на руках вон к той избе.

Из новой, чисто струганной избы, куда торжественно понесли, как богдыхана, Фильку, выскочили навстречу дорогому гостю старик хозяин и два его сына с молодухой.

– Милости просим, гостенек!.. Не побрезгуйте… – кланялись хозяева. – Варвара, выбрасывай половики, стели ковры, чтоб ножки не заляпал гостенек… Шире двери отворяй!..