Угрюмое гостеприимство Петербурга

Двадцать два года он безутешно оплакивал Елену Семеновну, которую не переставал любить, которой оставался верен. За это долгое время не было ни дня, чтобы он не вспомнил о ней, чтобы не горевал о ее утрате. И теперь — о счастье! — он узнал, что она жива. Но к этой радости подмешивалось горькое, гнетущее гордость чувство обманутого и преданного человека. И все же Владимир Дмитриевич, осознав, что жена изменила ему, не осуждал ее, не держал зла на нее и продолжал по-прежнему любить ее. Любить так, как любил ее прежде, чувства его к ней нисколько не изменились.

Многие нашли бы таковое отношение к делу предосудительным и стали бы порицать Воронцова, но они никогда не знали настоящей любви, любви самоотверженной и всепрощающей.

Ревность — чувство скверное, эгоистическое. Ревнивец стремится ограничить того, кого он якобы любит, и делает его несчастным, сковывая ему руки и лишая возможности выбора. Он требует верности, но ему неведомо, что верность есть проявление воли. И только свободная воля и собственное желание отдавать себя любимому человеку есть настоящая верность. И человек, который любит искренней, чистой любовью, высшим своим благом почитает свободный выбор того, кого он любит. Ведь любовь — чувство свободное, ей неведомы гордость, благородство, честь и предрассудки: эти понятия суть гордыни, не любви.

И Владимир Дмитриевич Воронцов любил Елену Семеновну именно такой искренней и чистой любовью, чуждой ревности и деспотизма. Но он жил в мире, полном предрассудков и проповедников высшей добродетели, глупцов и лицемеров, не имеющих ни малейшего представления об истинном благородстве, благородстве души и свободе.

Общество видело герцога Глостера негодяем, поругавшим честь Владимира Дмитриевича, разрушившим его семейное счастье. Но сам граф Воронцов видел в нем своего друга, который когда-то спас ему жизнь. Граф понимал, что любовь не признает светских законов, она чужда предрассудков и даже мнения княгини Марьи Алексеевны.

Теперь граф это понимал.

Теперь.

И вся его грусть исчезла, рассеялась, как рассеиваются тучи после весенней грозы, оставив после себя лишь свежий воздух и легкую прохладу.

Граф Воронцов был счастлив, ведь счастлива была его Елена. И пусть она больше не принадлежала ему, пускай она когда-то изменила ему — это больше не имело значения, ведь она была жива, и жизнь ее была полна радостей.

Это предрассудок, что женщина, выходя замуж, становится собственностью мужа. Он может быть властен над ее действиями, ее поступками, ее платьями и ее обществом, но он никогда не сможет повелевать ее чувствами. Женщина словно вода: стоит сжать ее в кулаке — и она просочится сквозь пальцы. Не брак делает нас властелинами женщин, но их любовь, которую они всегда отдают нам по своей воле. И потому женщина должна принадлежать не тому, кто ее муж, но тому, кого она любит.

Владимир Дмитриевич венчался в церкви — перед Богом. Но перед Богом ли? Бог ли церковь? Быть может, так — но есть и другой бог, и этот бог — Любовь.

И потому вставать на пути у любви не только глупо, но и безбожно.

Какое, однако, неслыханное утверждение — тут сам Вольтер пришел бы в исступление. И пускай в своем исступлении убирается к черту.

Граф подумал о Ричарде.

Ричард был для него не просто лучшим другом его любимого племянника, которого он вырастил и воспитал. Он был сыном его друга, который спас ему жизнь. И что важнее, он был сыном женщины, которую он любил; и продолжал любить. Это был ее сын, а стало быть, он будет любить этого юношу как собственного сына, как Дмитрия. Он не позволит никому общаться с ним пренебрежительно.

Но как убедить свет? Как убедить Марью Алексеевну?

Размышления Владимира Дмитриевича были прерваны звуком отворяемой двери. На пороге кабинета стоял Ричард. Молодой человек был чем-то взволнован и определенно имел намерение серьезно поговорить.

Владимир Дмитриевич взглянул на портрет Елены Семеновны.

«Нельзя, чтобы он узнал», — пронеслось в голове у графа. Воронцов встал из-за стола, подошел к Ричарду и сказал:

— Вам нужно поговорить?

— Да, Владимир Дмитриевич, это очень серьезно.

— Тогда пойдемте в гостиную — она куда более располагает к душевным разговорам, нежели угрюмый мой рабочий кабинет.

Видно было, что молодому маркизу так вовсе не кажется, однако он подчинился.

— Так что случилось? — спросил граф Воронцов, когда они с Ричардом удобно разместились в креслах гостиной перед камином.

— Что сделал мой отец, за что теперь все его ненавидят? — серьезно произнес Ричард.

Вопрос, которого Владимир Дмитриевич ждал уже давно, теперь застиг его врасплох. Что следует ответить молодому повесе, привыкшему считать своего отца эталоном благородства и чести, а мать чтившему как саму верность и преданность? Сказать ему правду — значит разрушить весь его мир, уничтожить все, во что он так свято верит, безбожно разорить трепетную молодую душу его. Да и стоит ли вообще человеку узнавать о грехах ближних его, если грехи эти пошли ему на благо? Но если лгать ему, нужно сделать ложь правдоподобной. А что известно Ричарду?