Уильям Юарт Гладстон. Его жизнь и политическая деятельность

В этих письмах он говорил среди прочего: “Теперешняя практика неаполитанского правительства есть поругание человечества, религии, цивилизации и всех правил приличия. Охранители порядка и общественного спокойствия сами мало-помалу сделались их первыми нарушителями. В полное поругание закона префект и его слуги выслеживают людей, входят в их дома – часто ночью, – расхищают их, захватывают бумаги и имущество, срывают по своему усмотрению полы и обои под предлогом поиска спрятанного оружия, бросают людей в тюрьмы десятками, сотнями и даже тысячами без всякого судебного приговора, а иногда даже и без всякого письменного полномочия, по одному слову полицейского, и большею частью без объяснения характера обвинения.

Людей арестовывают не потому, чтобы они совершили или обвинялись в совершении каких-нибудь проступков, а просто потому, что их считают такими людьми, которых лучше держать взаперти. При этом их вызывают на оскорбления, оскорбляют, а потом грубо за это наказывают. В странах, где есть правосудие, считается несправедливым наказывать за мысли, а здесь мысли не только наказываются, но даже подделываются, для того чтобы за них можно было наказывать. Довольно сказать, что за лжесвидетельство здесь совсем нет наказания. Сам префект предлагает подкупы свидетелям. Верховный судья постановляет приговор над подсудимыми, которые обвиняются в злоумышлении на его жизнь... Судьи постановляют заранее приготовленные приговоры, основывая их на заведомо и очевидно ложных показаниях. Подсудимым не дают возможности оправдаться, не дают защитника и не позволяют вызывать своих свидетелей...

Неаполитанские тюрьмы – это синоним мерзости и ужаса. Я сам видел многое, но гораздо большего я не видел. Я был в подземных тюрьмах, куда свет проникает только через небольшую решетку в потолке или вверху стены; я видел, как доктора отказывались спускаться в эти вертепы грязи и зловония, и полумертвых больных арестантов приносили к ним наверх. Я присутствовал на заседаниях судов, где людей осуждали вопреки очевидной истине и по показаниям явно подкупленных свидетелей” – и так далее, и так далее.

Письма заканчивались так: “Пора же, наконец, поднять завесу с этих сцен, более пригодных для ада, чем для земли, или немедленно должна быть произведена радикальная реформа. Я предпринял этот крайне утомительный и неприятный труд в надежде сделать что-нибудь для уменьшения гигантской массы человеческих страданий, какие только испытываются на земле...”

В Англии эти письма произвели глубокое впечатление и немало потревожили спокойствие неаполитанского короля Фердинанда. В парламенте Пальмерстону был сделан по этому поводу запрос, на который он ответил, что уже получил полное подтверждение этих фактов и что хотя кабинет не считает возможным формально вмешиваться во внутренние дела чужой страны, но он разослал копии гладстоновских писем британским представителям при иностранных дворах, чтобы они могли оказать нравственное влияние через европейские державы на положение дел в Неаполе.

У неаполитанского короля нашлись в Англии и защитники, которые пытались отрицать справедливость фактов Гладстона и обратить его письмо в обвинение против него самого. Неаполитанский агент в Лондоне требовал от Пальмерстона, чтобы он разослал опровержение обвинений Гладстона также ко всем британским послам, но тот сухо и грубо отказался это сделать.

Несмотря на это, положение дел в Неаполе оставалось без серьезных перемен, пока с 1860 года Гарибальди со своей “тысячей” не освободил Неаполитанское королевство и не прогнал Фердинанда вместе со свитой живодеров, а Неаполь вместе с Сицилией не были присоединены к Итальянскому королевству.

Трудно сказать, насколько Гладстон помог неаполитанцам освободиться, но несомненно, что это итальянское дело ему самому принесло большую пользу тем, что имело большое влияние на развитие его собственных политических воззрений. Его знакомство с неаполитанскими политическими узниками, между которыми было немало очень даровитых и очень образованных людей, не могло не оказать сильного влияния на восприимчивый ум Гладстона. Кроме того, он познакомился с представителями “Молодой Италии” и завязал близкие отношения со многими из этих людей “добродетели, соединенной с развитием”, как он их назвал, например с неким Фарини, книгу которого – “История Римского государства от 1815-го до 1850 года” – он сам перевел на английский язык и издал по возвращении домой. Лично Гладстон всегда отзывался о них с крайней теплотой и симпатией. Как бы то ни было, он возвратился из Италии уже не таким, каким уехал.

В это время в Англии происходило следующее: католическое движение закончилось довольно бестактными апостолическими письмами папы, которыми вся Англия и вся Шотландия разделялись на католические епархии с уже назначенными для них прелатами. Конечно, это вызвало целый взрыв негодования у протестантов и выразилось в крике “Долой папизм!”. Министерство даже нашло нужным предложить законодательную меру против католиков.