Уильям Шекспир — образы меры, добродетели и порока

Который тут творил знамение в природе,

Сделавшее их светлее, чтоб облачить самое то:

Так те вьющие змеевидные золотистые локоны,

Которые делают бессмысленными подобные игры с ветром,

На воображаемой прекрасности, известной зачастую

Быть приданным для второй головы,

Черепа, что породил их в гробнице.

Поэтому, украшение — есть только берег вероломный

В самом опаснейшем море; великолепный шарф

Вуаль красавицы индийской; одним словом,

Кажущаяся истина, которую выложили коварные времена

Чтоб заманить мудрейшего в ловушку. Поэтому, то аляповатое золото,

Тяжёлая еда для Мидаса, Я ничего не буду от тебя;

Ни от тебя ничего, ты — бледный и заурядный труженик

Между мужчиной и мужчиной: но зато ты, ты тощий проводник,

Который скорее угрожает, чем обещает чего либо,

Твоя бледность двигает меня куда больше, чем красноречие;

И тут выбрал Я; рад буду имеющему значение!

ПОРЦИЯ

(В сторону). Как все остальные страсти ускользают в воздух,

Как сомнительные мысли, так и необдуманно охватившее отчаяние,

И содрогающий страх, и зеленоглазая ревность! О любовь,

Будьте умеренным; умерьте свой экстаз,

В меру обуздайте свою радость; ограничив этот избыток.

Я слишком сильно чувствую твоё благословение: сделай его меньше,

Из-за страха, которым Я пересытилась.

Уильям Шекспир «Венецианский купец»: акт 3, сцена 2, 1440—1481.

(Литературный перевод Свами Ранинанда 28.09.2022).

Переводчику на русский, не читавшему «Одиссею» и «Илиаду» Гомера невозможно было охватить всю глубину иронии Шекспира, описавшего ритуальное гадание по внутренностях животных, чтобы определить исход военного похода. Где бард с помощью литературных образов, так красочно описал иллюзорность материального мира, в котором всё и вся подвержено тлену и разрушению, кроме чистых человеческих чувств, не измаранных материальными интересами.

Именно, для этого автор пьесы «Венецианский купец» применил метафору, где при помощи «аллюзии» сравнил иллюзорность материальных благ с едой Мидаса при его прикосновении, превратившейся в золото, назвав — «аляповатым золотом».

Безусловно, под образом Мидаса автор в пьесе подразумевался самого человека, окружённый сверкающим блеском иллюзорности окружающего мира, окончательно ослеплённого им и неспособного за этим блеском рассмотреть истинные ценности.

Но, следом обратил моё внимание на заинтересовавший литературный образ «меры» с оборотом речи в строке: «In measure rein thy joy», «В меру обуздайте свою радость» из фрагмента пьесы «Венецианский купец». Что послужило мотивацией для того, чтобы начать переводить сонет 91, а следом сонет 152, семантический анализ которых будет предложен читателю для ознакомления ниже. Что предоставило мне великолепную возможность окончательно поставить точку над «и» относительно общепринятой версии критиков «о связи сонета 152 с сонетами 153 и 154». В действительности, можно увидеть невооружённым взглядом, что никакой связи сонета 152 с сонетами 153 и 154 нет, исходя из анализа содержания и смены оттенков настроения автора при его написании.

При сравнительном анализе фрагмента из пьесы «Венецианский купец» с фрагментом сонета 68, мы может увидеть схожий литературный образ «золотистых локонов волос», что даёт нам подсказку, об приблизительно одном и том же времени написания этих фрагментов.

— Confer!

________________

© Swami Runinanda

© Свами Ранинанда

________________

Original text by William Shakespeare Sonnet 68, 5-8

«Before the golden tresses of the dead,

The right of sepulchers, were shorn away,

To live a second life on second head;

Ere beauty's dead fleece made another gay» (68, 5-8).

William Shakespeare Sonnet 68, 5-8.

«Средь локонов златых волос умершего таясь,

Подстричь их напрочь — гробница в праве,

Чтоб в следующей жизни с иною головой;

Вначале, уже умершего прочёсом, другого сделав краше» (68, 5-8).

Уильям Шекспир, Сонет 68, 5-8.

(Литературный перевод Свами Ранинанда 09.04.2019).

Трагизм литературных образов всепоглощающего беспощадного Времени и беспристрастной гробницы, нашёл своё глубокое отображение в пьесах Шекспира. Но для контраста следует чреда жизнеутверждающих образов, где поэт подталкивает читателя на мысль о необходимости обновления, следуя законам природы для следующей попытки воссоздания нового «хомо сапиенса», значительно лучше предыдущего, ушедшего в гробницу. Применение «паттерна», в качестве литературного приёма, является характерной особенность в творчестве Шекспира.

— Но неужели, в этом есть крайняя необходимость для воссоздания нового «хомо сапиенса» до бесконечности? И так ли, это важно, когда изъяны и уязвимости, заложенные создателем, то ли случайно, то ли специально в процессе созидания остались прежними?

Именно, поэтому мной были объединены сонеты 91 и 152 в одно эссе. По моему мнению сонет 91, не заслужил должного внимания у критиков, причина вполне объяснимая, контекст сонета изобилует критикой, обезличивающей самих критиков, обладающих описанными в сонете пристрастиями.