Уилки Коллинз

Сама эта девочка создана автором весьма убедительно. Вот как она описывает шотландца: «Он дует в трубы — в смысле, заставляет их визжать. Когда его слышишь в первый раз, живот начинает болеть. А когда привыкаешь, обнаруживаешь, что он тебе нравится. Он носит кошель на поясе и юбку, никогда в жизни не надевает брюки, в нем нет ни малейшей гордости. Скажите, что вы мой друг, и он разрешит вам шлепнуть его по ногам». Про кузенов и кузин она замечает: «Милые девочки — они играют во все игры, какие только я предлагаю. Веселые мальчики — собьют девочку с ног, а потом помогут встать и очистить платье». Ее речь — вполне точное выражение оживленного и шутливого тона этой книги. Рецензенты заметили возвращение Коллинза в старую форму и приветствовали роман с большим энтузиазмом.

В Academy писали, что он «отлично читается и захватывает с первой до последней страницы». Один критик заметил, что, если «Женщина в белом» была «написана кровью и едким купоросом», «Сердце и наука» — «кровью и динамитом». Самой яростной атаке подвергалась вивисекция, практика, в то время служившая предметом дискуссий и эмоциональных споров; Коллинз любил животных и категорически осуждал вивисекцию. «Мои последние эксперименты на обезьяне меня самого ужаснули, — говорит доктор Бенджулия. — Она кричала от боли, в ее жестах читалась мольба, она напоминала ребенка». И все же он продолжает эксперименты. Коллинз не столько описывает ужасы, сколько намекает на них. И это делает текст еще страшнее. По его словам, «литературные критики поздравляют меня с созданием шедевра».

За относительным успехом последовал относительный провал. Еще завершая роман «Черная ряса», Коллинз приступил к работе над новой пьесой. «Чин и богатство» поставили в театре «Адельфи» в начале лета 1883 года. Состав актеров был очень сильный, среди них Джордж Александр и Чарльз Хоутри, но даже знаменитости не смогли спасти спектакль. Сюжет довольно сложен, там есть «птичий доктор», чахоточный член коммунистического клуба, есть шокирующее откровение, что некоторые пэры королевства были незаконными детьми брака двоеженцев. По сути, еще один резкий выпад Коллинза в адрес условностей викторианской общественной жизни.

На прогонах театральные продюсеры предвещали автору триумф, и он появился на премьере с большой камелией в петлице. Вероятно, он даже готовил и репетировал речь, которую произнесет, когда его вызовут к публике. Но все пошло не по плану. Когда на сцену вышел «птичий доктор», рассыпающий семечки для птиц, аудитория стала завывать. Сэр Артур Уинг Пинеро, в то время молодой английский актер и драматург, вспоминал происходившее в тот вечер: «Все шло неправильно. Публику веселили некоторые неловкие фразы, и она стала хихикать, затем по мере развития действия зал то и дело взрывался смехом, и, наконец, раздраженные протестом одного из оскорбленных такой реакцией актеров, зрители стали немилосердно улюлюкать и шикать». Протест выразил Джордж Энсон, который в перерыве вышел на авансцену и обозвал публику «толпой чертовых хамов», оскорбляющих «великого мастера». В ответ раздались крики «Бош!», «Чепуха!» и «Заканчивайте со спектаклем!». Актриса Эллис Лингард разрыдалась.

Теперь все называли пьесу «Чин и богатство» не иначе как «Чушь и бред», провал был очевиден. Критик The Times заметил: «Жажда драматизма в этом спектакле приводит к тому, что персонажи бесцельно бродят и тонут в действии, которое граничит с бурлеском, в пьесе много неудачных строк, гораздо больше, чем готова стерпеть публика».

Коллинз пожелал снять пьесу через неделю после первого показа. Он заявил, что зрители не поняли драму, не способны испытывать сочувствие к персонажам и к тому, кто привнес совершенно новые элементы в английский театр. Короче говоря, он был обижен, что вполне естественно. Он сам и его актеры претерпели «грубое обращение», даже женщин оскорбляли лично. «Издевательские выкрики и улюлюканье» во втором акте сменились «завываниями от смеха» в третьем. Он добавил, что только иностранцы проявили к нему сочувствие и выразили негодование таким поведением зрителей. Но все же он не готов был окончательно сдаться. Он допускал мысль о «новой попытке» где-нибудь в другом месте.

Несколько месяцев спустя его утешил и вдохновил успех «Новой Магдалины» в театре «Новелти» на Грейт-Грин-стрит. В этом случае он не посетил первую премьеру — неизвестно, из-за приступа невралгии, как он сам сказал, или из-за чрезмерного волнения. После провала в «Адельфи» он никогда больше не писал пьес для лондонских театров.