Уилл Грейсон, Уилл Грейсон (ЛП)

Я действительно хочу, чтобы она остановилась. Мама беспокоится о том, что у меня нет машины. В том смысле, что я не один из тех придурков, которые думают, что когда тебе исполняется семнадцать, иметь на дороге новый брендовый Шевроле - американское право, данное Богом. Я знаю, что представляет из себя наша ситуация, и я знаю, что маме не нравится то, что я должен работать по выходным в CVS, чтобы позволить себе то, что мы должны получать в CVS. Мамина постоянная грусть обо всём этом не делает меня счастливее. И, конечно, кроме денег, у неё есть другая причина для похода на покер. Она нуждается в друзьях.

Утром, до того, как убежал, она спросила, принял ли я свои таблетки, я сказал ей: "Да-а, а если бы не принял, то утопил бы себя в ванной?". Ей это не понравилось, и поэтому я сразу перевёл всё в шутку, сделав для себя заметку, что мама не самая лучшая аудитория для шуточек о лекарствах. А ещё я решил не вручать ей свитер "Лучшая в мире мама депрессивного мудака" на День матери, как планировал. (Ну, хорошо, на самом деле свитер не совсем такой, но если бы был, то я бы добавил на него рисунок котят, сующих свои лапки в розетки.)

Правда в том, что все эти мысли о депрессии еще больше угнетают меня, поэтому я возвращаюсь в свою берлогу, чтобы посмотреть несколько серий "Закона и Порядка". Айзек не возвращается к своему компьютеру до восьми, поэтому я жду. Маура звонит мне, но у меня нет сил и энергии, чтобы сказать что-нибудь, разве только о том, что произошло в "Законе и порядке", а она ненавидит, когда я так делаю. Поэтому я включил голосовую почту.

Я: Это Уилл. Какого, блять, хрена ты звонишь мне? Оставь сообщение, и, может быть, я перезвоню тебе. [БИП].

Маура: Эй, неудачник. Мне скучно, поэтому и звоню. Я подумала, что если ты ничего не делаешь, то я могу родить тебе ребёнка. О, ладно. Думаю, что просто позвоню Иосифу и попрошу его заделать мне еще одного святого ребёночка.

К тому времени я думаю только о том, что уже почти восемь. Но даже тогда я не слишком забочусь о том, чтобы перезвонить ей. Между нами есть эта штука с "перезвонами", мы не делаем это слишком часто. Вместо этого я сажусь за компьютер и будто превращаюсь в девочку, которая впервые видит радугу. Голова болит, нервы на пределе, надежда, отчаяние, и я говорю себе не смотреть так навязчиво на список моих друзей, но с таким же успехом это могло быть написано на внутренней стороне моих век. В 8:05 его имя всплывает в окошке и я начинаю считать. Я досчитываю только до двенадцати, пока не всплывает его мгновенное сообщение:

boundbydad: Привет

grayscale: Привет!

boundbydad: Так рад, что ты здесь.

grayscale: Очень рад быть здесь.

boundbydad: Работа сегодня = самый! плохой! день! Эта девушка пыталась воровать и даже не скрывала этого. Я подозреваю у себя некоторые признаки симпатии к ворам.

boundbydad: Но теперь я просто хочу видеть их за решеткой. Я сказал положить всё на место, но она начала притворяться: "вернуть всё на место?" пока я сам не залез в её карман и не достал диск. И что она на это сказала? "Ох".

grayscale: Даже не извинилась?

boundbydad: Даже не извинилась.

grayscale: Девчонки - отстой.

boundbydad: А парни ангелы?

Мы продолжаем переписываться ещё примерно час. Я бы лучше поговорил с ним по телефону, но его родители не хотят, чтобы у него был мобильный, и я знаю, что мама иногда проверяет мои телефонные звонки, когда я в душе. Хотя, это мило. Это, кажется, единственная часть моего дня, которая действительно стоит времени.

Мы тратим десять минут на прощания, как всегда.

boundbydad: Я правда должен идти.

grayscale: Я тоже

boundbydad: Но я не хочу.

grayscale: Я так же.

boundbydad: Завтра?

grayscale: Завтра!

boundbydad: Желаю всего хорошего.

grayscale: Тебе тоже.

Это опасно, потому что, как правило, я не позволяю себе желать что-нибудь. Когда я был ребёнком, слишком часто я складывал свои ладони или закрывал глаза и полностью посвящал себя вере во что-то. Я даже думал, что в моей комнате есть места, которые больше, чем другие подходят для этого. Под кроватью было неплохо, но на кровати нет; ещё был угол шкафа, до тех пор, пока каждый раз приходилось ставить на колени коробку из-под обуви с карточками бейсболистов. Никогда больше за моим столом, но всегда с открытым ящиком для носков. Никто никогда не внушал мне эти правила - я придумал их для себя. Я мог тратить часы, сидя на полу и желая что-нибудь конкретное - и каждый раз сталкивался со стеной полного безразличия. Без разницы, было ли это желание о хомячке или чтобы мама перестала плакать - но ящик с носками будет открыт, и я буду сидеть за моими игрушечными шахматами с тремя фигурами в одной руке и гоночной машинкой в другой. Я никогда не надеялся, что всё станет лучше - лишь бы что-то одно стало лучше. И это никогда не происходило. Поэтому в конечном итоге я сдался. Я сдаюсь каждый день.

Но не с Айзеком. Это пугает меня иногда. Хочу, чтобы это работало.

Позже ночью я получаю от него электронное письмо.