Уинстон Черчилль

Сначала, при формировании правительства в декабре 1916 года, это казалось ещё невозможным. Главу партии консерваторов Бонара Ло, жёсткого и негибкого человека, нельзя было ни застать врасплох, ни переубедить. «Хорошо, Вы не доверяете ему», — сказал Ллойд Джордж в конце разговора, на протяжении которого Бонар Ло уже раз шесть сказал «нет». «Остаётся вопрос: предпочитаете ли Вы иметь его на своей стороне или против себя?» — «В любом случае будет против меня», — ответил Ло. Ллойд Джордж вынужден был пока отказаться от Черчилля.

Полугодом позже, в июле 1917 года, он всё же его привёл, никого не спрашивая. Он теперь сделал себя безусловно необходимым и верил, что сможет этого добиться. Однако всё же был бурный протест, на пару дней почти что правительственный кризис. В своих воспоминаниях о войне Ллойд Джордж написал позже: «Некоторые из них [консерваторов] волновались по поводу назначения Черчилля больше, чем в отношении всей войны. Было интересно наблюдать в концентрированной форме ту фазу лихорадочного недоверия, какую гений вызывает у людей средних способностей. К сожалению, гений сам поставляет своим критикам боеприпасы для атак на себя — всегда делал это и всегда будет это делать. Черчилль не является исключением».

Следующий пассаж принадлежит к наиболее проницательным из всего, что когда–либо было сказано о Черчилле. Он проливает также некоторый свет на того, кто это сказал. Ллойд Джордж поднимает вопрос, почему у Черчилля было столько много столь ожесточённых врагов и не было настоящих приверженцев, не было «своего войска». «Никто не оспаривает его ослепительный талант и силу его личного очарования. Мужество, способность неустанно работать — ему всё дано… Смена партии сама по себе не всё объясняет… Противники Черчилля сами часто спрашивают: «В чём причина всеобщего недоверия?

Вот их объяснение: его ум был могучая машина, но с какой–то скрытой, неизвестной ошибкой где–то в нём. Иногда машина вдруг работала неправильно — сами они не могли сказать, в чём это состояло. Однако когда это случалось, когда механизм работал неверно, то именно его сила делала последствия опустошительными не только для него самого, но также и для дела, а также для его партнеров. Это заставляло их нервничать. Они говорили: к сожалению, у него где–то скрыт дефект; это трагично — но это является достаточным основанием, чтобы предпочесть неиспользованными его великие способности. В их глазах он не был усилением всеобщего капитала идей и энергии в час опасности, но он был дополнительной сверхштатной опасностью, которой следует остерегаться.

Я смотрел на вещи по–иному. Для меня его изобретательность и его неутомимая энергия были бесценными — под присмотром».

Фактически Черчилль в течение пяти богатых событиями лет с 1917 по 1922 гг., в которые он снова играл значительную роль, занимал высокие должности и заслужил высокие почести, был не самим собой, а скорее чем–то вроде тени Ллойд Джорджа. Очень скоро он стал наиболее ценным и наиболее близким сотрудником Ллойд Джорджа — но всё же лишь его сотрудником; последнее слов всегда было за Ллойд Джорджем.

Спустя годы, когда прекратилось партнерство, Черчилль стал снова министром от консерваторов, а Ллойд Джордж был бессильным изолированным оппозиционным политиком, произошла встреча примирения: Ллойд Джордж посетил Черчилля в казначействе. Визит длился долго. Когда Ллойд Джордж ушёл, личный секретарь Черчилля (который позже рассказал эту историю) вошёл с папкой документов на подпись и нашёл Черчилля погружённым в размышления перед камином. «Комично», — сказал он, подняв глаза, — «Не прошло и четверти часа, как были восстановлены старые отношения». И затем добавил, со странным взглядом, который заставил онеметь его юного помощника: «Отношения господина и слуги».