Уинстон Черчилль

Мао Цзэ — Дун сказал, что квинтэссенцией каждой войны является сохранить себя и уничтожить врага. Можно было бы сказать, что «Англия» и Черчилль обе этих цели войны в 1940 году поделили между собой. «Англия» сражалась, чтобы себя сохранить; от уничтожения своего врага она, пожалуй, если придётся, уже была бы готова отказаться. Черчилль же твёрдо намеревался врага уничтожить — и в худшем случае он был готов даже положить на алтарь существование Англии. Впрочем, тем самым он возможно уже неосознанно заложил краеугольный камень для глубокого, невысказанного, щекотливого разногласия со своей страной, которое в конце концов в 1945 году, в час его наивысшего внешнего триумфа привело к его падению.

В чём были корни его решения? Откуда эта железное, одержимое стремление уничтожить, которое придало Черчиллю 1940 года эпический образ — доисторического демона войны, который голым кулаком долбит земной шар, невзирая на пожары горящего Лондона?

Когда читают неслыханно дерзкие, разрушающие все мосты канонады оскорблений, которыми он тогда осыпал победоносного Гитлера — эту пародию на человека, это воплощение ненависти, этот очаг рака души, этого ублюдка из зависти и бесчестья; держа меч правосудия в руке, мы будем преследовать его по пятам — тогда можно на мгновение поверить, что радикализм его молодости в это время снова в нём ожил; потому что те, к кому он обращался от своего сердца и вызывал в их глазах слёзы восторга, были ведь левые Европы и левые Англии, научившиеся ненавидеть Гитлера как олицетворение сатаны. В то время Черчилль сам на долгие годы в их глазах был их герой, в Англии и повсюду — прежде чем он сам стал своего рода заместителем дьяволом.

Но было бы весьма опрометчиво поэтому верить, что он теперь сам снова стал одним из них, радикалом, либералом, левым; таковым Черчилль периода Второй мировой войны вовсе не был, и в последующем ходе войны он достаточно отчётливо показал это. Разумеется, тогда ему нужны были левые, поскольку одни они разделяли его абсолютную волю к победе и уничтожению. Английский консерваторы, которые всё же высоко оценивали Гитлера и сделали его сильным, и всё ещё едва ли уяснили, в чём же собственно потерпело неудачу задуманное партнерство с ним, совершенно определённо не разделяли его взглядов. И он льстил левым не только словами, но и делами. К примеру, крупного профсоюзного босса Эрнста Бевина, только что на протяжении четырнадцати лет возглавлявшего всеобщие забастовки, против которого он прежде с удовольствием развязал бы гражданскую войну, он теперь привёл в свой кабинет министров и сделал его практически диктатором рабочих. Он играл на всех имевшихся в распоряжении инструментах, среди прочих также и на левом антифашизме. Однако сам он не был левым антифашистом, не был и теперь.

Была ли это в таком случае личная ненависть к Гитлеру? Чувство личной дуэли безусловно играло какую–то роль, и отвращение Черчилля к Гитлеру было истинным — отвращение урождённого вельможи по отношению к выскочке, а также отвращение благородного и очень гуманного человека к отвратительному и жестокому. (Черчилль, несмотря на то, что был прирожденным воином, был очень гуманным, часто прямо таки мягкосердечным, так, как страстный охотник часто бывает большим любителем зверей. Жестокость по отношению к слабым и побеждённым он ненавидел как грех; а это ведь, несомненно, были выраженные черты характера Гитлера). Однако если верят, что Черчилль вёл мировую войну из чисто личных чувств ненависти, то тем самым его недооценивают. Впрочем, примечательно наблюдать, как он с течением войны терял свою ненависть к Гитлеру. Тон, каким он о нём публично говорил, изменялся от проклятий и безмерных оскорблений к постепенно всё более слабой насмешке. А в год победы, 1945‑й, Черчилль вообще ничего не говорил о Гитлере. Гитлер его больше не интересовал.

Нет, то что двигало Черчиллем, не было ни антифашизмом, ни личной ненавистью; разумеется, также и едва ли было нормальным патриотизмом — тот не перепрыгнул бы столь решительно через интересы Англии и её существование. Это было честолюбие. А именно двойное честолюбие: честолюбие государственного деятеля и честолюбие Черчилля как личности (почти что следует попытаться сказать: деятеля искусств Черчилля).

Честолюбие государственного деятеля, честолюбие для своей страны было пожалуй, несмотря на всё, его главной мотивацией. Нет никакого противоречия в том, что он, как показано, рисковал гибелью своей страны. Честолюбие и жертвенность не исключают друг друга, они даже принадлежат друг к другу. Черчилль был готов поставить на карту жизнь Англии. Он безусловно хотел избежать позора, который заключался бы в компромиссном мире.