Уинстон Черчилль

Решающих было четыре: отстранение всех выдающихся политиков «школы умиротворения»; государственный переворот — так следует это в действительности называть — которым Черчилль сделал себя генералиссимусом; беспощадно подгонявшаяся мобилизация промышленности, которая за короткие полгода превратила Англию в ощетинившуюся оружием крепость — и в обанкротившуюся страну; и личная переписка с президентом Рузвельтом, в которой, устранив из этого процесса всех дипломатов, министров и парламенты, был выкован англо–американский альянс.

Отстранение «умиротворителей» — и тем самым превентивное устранение всех возможностей компромиссного мира — Черчилль выполнил с непривычным для него политическим мастерством и изяществом. Остракизм «виновных», как это тогда страстно требовалось левыми, он отверг: если настоящее будет судить прошлое, то оно потеряет будущее, провозгласил он великодушно. Всем выдающимся деятелям периода умиротворения — которые ведь всё ещё представляли элиту консервативной партии — он дал высокие посты, которые их полностью заняли, однако одновременно сдвинули на безопасные запасные пути. Один стал министром юстиции, другой министром просвещения (с задачей провести основательную школьную реформу, что он добросовестно и делал посреди войны); другой был отправлен послом в Мадрид, а важнейший из всех, лорд Галифакс, всё ещё бывший соперником Черчилля, которого он сначала должен был держать в качестве министра иностранных дел, исчез затем в конце года в качестве посла в Вашингтоне — с чрезвычайным почётом и при номинальном сохранении своей должности в кабинете министров; однако он был далеко. Чемберлен умер. И едва только он был погребён, Черчилль принудил отнюдь не ликующих консерваторов после этого выбрать его самого председателем партии. Им ничего не оставалось делать при том раскладе, который был осенью 1940 года; и теперь Черчилль держал в кулаке партию, которая его никогда не любила и которая и теперь ещё могла сорвать проведение его политики. Он больше не выпускал её из кулака на протяжении пятнадцати лет.

Черчилль прилежно ходил в парламент, и «военный кабинет министров», который он совершенно традиционно образовал из важнейших политиков всех партий, он снова и снова с подчёркнутой скромностью выставлял как высшую инстанцию и орган принятия решений. Однако одновременно он гениальным тактическим ходом назначил себя самого «министром обороны» — пост, которого до того не существовало и пределы компетенции которого он не определил. В действительности он тем самым образовал должность генералиссимуса. Он не только снизил роль военного, морского и министра военно–воздушных сил до чисто вспомогательной и управления ведомствами. В качестве министра обороны он втихомолку перенял председательство над начальниками штабов всех родов войск, таким образом сделав себя Верховным Главнокомандующим и начальником всех Генеральных штабов. А премьер–министр Черчилль прикрывал генералиссимуса Черчилля от всех попыток политических помех.

В качестве премьер–министра Черчилль управлял в общем и целом лёгкой рукой; как генералиссимус — железной метлой. Среди английских военных — известны его мнения о старых хрычах и умственных способностях вояк — он беспощадно наводил порядок. Начальник Генерального штабы вынужден был уйти сразу же, начальник штаба ВВС спустя пару месяцев; а сколько генералов Черчилль отстранил в течение всей войны, не поддаётся счёту.

Генералиссимус Черчилль не был непогрешим. Он совершал типичную ошибку всех стратегов–любителей (в конце концов ведь он, несмотря на свою военную молодость, и был стратегом–любителем, как Сталин и как Гитлер): требовать от своих вооружённых сил слишком многого. С флотом и с ВВС это проходило: поставленные перед почти невыполнимыми задачами, они в течение всей войны сражались со стоическим профессиональным презрением к смерти. Однако для призывной армии в почти пять миллионов Черчилль был сомнительным военачальником: постоянные завышенные требования приводили к снижению её боевого духа. Посреди войны были такие эпизоды, как капитуляция почти без борьбы Сингапура и Тобрука. Потребовался особый дар генерала Монтгомери — который в последние военные годы стал в армии гораздо популярнее Черчилля — чтобы оздоровить боевой дух английской призывной армии и в конце концов всё же добиться от неё достойного уважения финишного рывка.