Уинстон Черчилль

Окончание войны быстро привело к развалу национальной коалиции, лейбористы вышли из правительства. Новые выборы были назначены на июнь. И на этом этапе жизненного пути Черчилля со всей жестокой силой сказалось то обстоятельство, что он никогда не интересовался обыденностью. Когда ему принесли рацион англичанина, он сказал, что это неплохо. Но ему объяснили, что это недельный рацион. Черчилль на словах демонстрировал демократический пиетет, но в жизни существование простых сограждан его волновало мало. Сказалось и то обстоятельство, о котором писала его супруга: “Его глаза всегда сфокусированы на определенную цель. И он не видит ничего за пределами этого луча”. Война еще более акцентировала этот взгляд вовне и слабое знакомство с печальной прозой жизни. Антисоциалистическая направленность всей политической философии Черчилля сыграла с ним на данном историческом этапе злую политическую шутку. Можно сказать, что премьер поставил под угрозу свое политическое могущество одним неудачным словом, хотя, разумеется, эта оговорка отражала всю его политическую философию.

Готовясь к предвыборным битвам с лейбористами, Черчилль приготовил к 4 июня 1945 года текст своего выступления по радио и показал его жене и дочери. Обе они умоляли опустить одно место из речи. Речь шла о следующем пассаже: “Ни одно социалистическое правительство, устраивающее всю жизнь и производство страны, не может позволить свободное, резко четко обозначенное словесное выражение публичного недовольства. Оно должно будет обратиться к какой-либо форме гестапо”. Черчилль призывал сограждан “оставить социалистических мечтателей с их утопиями и кошмарами. Давайте обратимся к тяжелой работе, ожидающей нас. Пусть коттедж, в который вернется воин, будет иметь скромное, но гарантированное процветание, пусть он будет огражден от несчастий, пусть британцы останутся свободными, чтобы создавать планы для себя и для тех, кого они любят”. Жена и дочь сразу же увидели взрывную силу упоминания гестапо. Вторая дочь - Сара Черчилль - в письме объяснила отцу его ошибку: “Люди, которые голосуют за социалистов, исходят по существу не из своих идеалов или взглядов, а просто потому, что жизнь трудна для них, часто это неравная борьба и они думают, что голосуя за лейбористов, они смогут облегчить свою ежедневную жизненную борьбу”.

Сказанное слово стало преследовать Черчилля. Когда он в парламенте заявил, что едет на конференцию в Германию, его спросили, “собирается ли он взять с собой гестапо?” И как бы он мог победить в великой войне без сотрудничества с лейбористами? Только что он сидел с ними вместе в правительстве.

Премьер вел кампанию сорок пятого года словно позади не было шести лет войны. 16 июня он выступил в одиннадцати городах, 27-го - в десяти, 28 - в шести. Показывая на толпы народа, он сказал секретарю Колвилу, “никто, кто видит энтузиазм этих людей, не может иметь сомнения в результате выборов”. Колвил ответил, что это было бы так, “если бы это были президентские выборы”. 4 июля в него бросили петарду, которая взорвалась не долетев. Отец бросавшего написал Черчиллю письмо с извинениями. Премьер ответил: “Своими глупыми действиями ваш сын подвергал себя суровому риску. Если бы петарда взорвалась у моего лица, она повредила бы мои глаза и я не смог бы защитить его от толпы. Я определенно надеюсь, что его карьера не пострадает и он в конце концов будет верным сыном доброй Англии”.

Перед встречей в Берлине Черчилль провел десять дней на берегу Бискайского залива. “Магия живописи, - пишет его дочь, - восстановила силы отца”. Но не живопись была у него на уме, он пишет Монтгомери: “Проследите за тем, чтобы не были уничтожены германские исследовательские учреждения. Многое из этого аппарата может быть использовано нашими инженерами и учеными”. 15 июля самолет из Бордо приземлился в Берлине, автомобиль отвез его на виллу, расположенную на Рингштрассе, 23.

Черчилль настаивал на том, чтобы прессу не допускали к работе Потсдамской конференции, только фотографов. Он потребовал привезти в Берлин множество карт. Саму конференцию он предлагал назвать “Терминал”. Важным он считал абсолютно недвусмысленно поставить дело так, чтобы конференция не выглядела созванной по предложению русских, чтобы западные делегации не выглядели гостями советской стороны.

Выбор (в качестве места встречи) пал на удивительным образом нетронутый пригород Берлина Бабельсберг - немецкий Голливуд, центр кинопроизводства. В то время как неподалеку в Берлине руины и трупы кричали о только что завершившейся войне, дипломаты, по словам советника Черчилля Кадогана, “оказались в милом маленьком городке посредине разрушенной страны”.

Накануне конференции западные союзники, как свидетельствует английский дипломат, “обсуждали один лишь вопрос: является ли Россия миролюбивой и желает ли она присоединиться к западному клубу - но испытывает при этом опасения, или ее целью является мировое доминирование и она будет стремиться обойти нас в области дипломатии”. Преобладал вывод: рациональнее предполагать худшее.