Уинстон Черчилль. Темные времена

Но Чемберлен, этот флегматичный, немногословный, бесстрастный политик, был далеко не так прост. Несмотря на оскорбительные слова брата, он питал искренний интерес к международным делам и верил, что может достичь на этом поприще большого успеха. «В отличие от Болдуина он считал себя способным понять все проблемы Европы и даже всего мира», – проницательно замечал о нем Черчилль²⁶³. Кроме того, Чемберлен, стремящийся «осущест-ваять деспотичный контроль над деятельностью многих министерств»²⁶⁴, был упрям, самоуверен, решителен и практически никогда не испытывал сомнений. «Вместо смутной, но тем не менее глубокой интуиции, присущей Болдуину», он был «очень деловитым и целеустремленным человеком, но только в той мере, в какой это отвечало политическому курсу, в который он верил сам»²⁶⁵. Новому премьеру были чужды эмоции, и он не допускал в свою лабораторию власти чувства, предпочитая руководствоваться исключительно логикой. Ему не хватало фантазии и воображения, поэтому он всегда питал нелюбовь к инновациям, ярким личностям и обладателям выдающегося интеллекта.

По этой причине ему чужд был велеречивый коллега с его вспышками, прозрениями и эскападами. Соприкоснувшись с Черчиллем в 1920-х, он первое время пребывал в недоумении, «не зная точно, то ли восхищаться талантами Уинстона, то ли беспокоиться о его импульсивности и скороспелости суждений»²⁶⁶. В дальнейшем Чемберлен определился, предпочитая при упоминании потомка Мальборо вспоминать высказывание Ричарда Халдейна (1856–1928) из асквитовских времен: «Пытаться переубедить Уинстона – что спорить с духовым оркестром»²⁶⁷. Спорить с Черчиллем ни Чемберлен, ни его коллеги по правительству не собирались. Да по большому счету и не могли. «Каждый член кабинета министров будет выступать против назначения Уинстона, поскольку он превосходит их всех по интеллектуальной мощи и опыту», – комментировал ситуацию Ллойд Джордж²⁶⁸.

Двух «Ч» неслучайно называли «антиподами». «Бесцветная политика» Чемберлена зиждилась на «грамотном управлении, компетенции и эффективности», – объясняет французский исследователь Франсуа Бедарида (1926–2001). Он воспринимал решение государственных проблем как «семейное дело», требующее исключительно «особых технических навыков». Политика Черчилля, напротив, отличалась «честолюбием, масштабом, романтикой». «Он верил, что творит историю»²⁶⁹.

Но главная проблема Чемберлена заключалась не в его различиях с более импульсивным и великим коллегой. Главный недостаток младшего сына «Пробивного Джо» состоял в том, что он действительно, как верно заметил его отец, занимался не свойственным ему делом. Но занимался уверенно. Черчилль ошибался, сетуя, что у его коллеги нет «плана» и он движется словно «в тумане»²⁷⁰. Напротив, у Чемберлена была собственная теория деэскалации международной напряженности. До него основополагающий принцип британской внешней политики сводился к балансу сил. Против самого могущественного государства на континенте, которое рассматривалось как потенциальный противник, Британия заключала договоры с другими странами, создавая альянсы для уравновешивания возможных угроз и сохранения стабильности. Чемберлен не верил в баланс, считая его неустойчивой гарантией мира. Также он не верил в международные конференции и Лигу Наций, которые показали свою неэффективность как в части решения вопросов разоружения, так и сдерживания агрессии. Свою внешнюю политику он решил строить на установлении добросердечных отношений и заключении двухсторонних соглашений с каждой из стран Оси: Германией, Италией и Японией.

Учитывая расхождения во взглядах между премьером и Форин-офисом, с приходом Чемберлена к власти последовали кадровые решения. Заместителя главы МИД Роберта Ванситтарта (1881–1957), известного апологета концепции баланса власти, сменил Александр Кадоган (1884–1968)[10], а Энтони Идена, выступавшего против союза с Италией, – лорд Галифакс²⁷¹.