Уинстон Черчилль: Власть воображения

В Лондоне были сражены известием; с Алжира до Арденн генерал Эйзенхауэр совершил много крупных ошибок, но эта превзошла остальные: со всех точек зрения – стратегической, политической, дипломатической, психологической и просто человеческой, все призывало ворваться в Берлин первыми и встретить советские армии как можно дальше к востоку; тот факт, что Эйзенхауэр даже не потрудился информировать Лондон о своих новых планах, тогда как треть его войск составляли британские и канадские солдаты, самым красноречивым образом свидетельствовал о катастрофическом падении влияния и престижа Уинстона Черчилля внутри союзнической коалиции. Премьер-министр отправил в Вашингтон кучу телеграмм и использовал все возможности эпистолярного жанра, дипломатии и лести, чтобы убедить президента вмешаться, особенно учитывая поведение советских войск в занятых ими районах. «С Рузвельтом, – сказал Черчилль генералу де Голлю четыре месяца назад, – я буду действовать предложениями, чтобы направлять ход событий в нужное русло». Это уже долгое время перестало быть эффективным; теперь премьер-министр мог убеждать, уговаривать, умолять… все было напрасно. Значение столицы рейха и опасность советской угрозы оказались непонятны Франклину Рузвельту, который ответил ему 11 апреля с некоторой беспечностью: «Я склонен минимизировать, насколько это возможно, весь комплекс советских проблем, поскольку эти проблемы имеют тенденцию возникать ежедневно в той или иной форме, и большая часть из них в конечном итоге решается сама собой». Это было не самое мудрое послание президента, но оно стало последним. 12 апреля Франклин Делано Рузвельт скончался в Уорм-Спрингс в Джорджии от кровоизлияния в мозг. Узнав об этом на следующее утро, Черчилль был в слезах: «Я только что потерял большого друга», – прошептал он своему телохранителю. Действительно, на протяжении пяти лет в богатом воображении Уинстона Черчилля политически полезные связи превратились в глубокую бескорыстную дружбу между двумя равными партнерами в самых лучших взаимных интересах их народов. То, что Франклин Рузвельт считал ее временным эфемерным союзом с ископаемым империалистом, которому на смену должен был прийти прочный альянс между двумя «прогрессивными и антиколониальными» великими державами, крайне редко приходило в голову Уинстону Черчиллю и не слишком сильно противоречило его чувствам и интересам Британской империи, чтобы он мог сделать выводы.

В день смерти Рузвельта американские войска вышли к Эльбе, Берлин был в ста километрах, но в соответствии с приказами генерала Эйзенхауэра союзники не переходили реку еще тринадцать дней, дав Советской армии необходимое время для окружения столицы рейха. 18 апреля последние немецкие защитники Рура сдались англо-американцам; ежедневно поступали донесения об освобождении новых городов и захвате в плен дивизий и даже армий; в Италии широкомасштабное наступление, начатое южнее Болоньи, достигло к 23 апреля берегов реки По, где два десятка британских, американских, французских, польских, южноафриканских, бразильских и итальянских дивизий опрокинули двадцать семь немецких и итало-фашистских дивизий, начавших беспорядочное отступление, подвергаясь авиаударам союзников и нападениям партизан; 25 апреля Муссолини, пытавшегося сбежать в Швейцарию, схватили и на следующий день казнили партизаны-коммунисты[225]. В осажденном Берлине, где окопался фюрер с последними приближенными, советские войска неумолимо сжимали кольцо окружения, тогда как на Эльбе у Торгау американские войска встретились с частями Красной армии; конец был уже близок.

У Черчилля не было ни времени, ни желания радоваться; вместе с новостями о победах над гитлеровцами он получал все более подробные донесения о бесчинствах в Румынии, Болгарии, Югославии, Германии и в особенности в Польше, где без вести пропала делегация из шестнадцати представителей Армии Крайовой и политических партий, отправившаяся на переговоры с советскими властями: коммунисты уже были хозяевами положения не только в Варшаве, но и по всей стране, и польское демократическое правительство, обещанное в Ялте, оказалось фикцией. Возмущенному Черчиллю Сталин цинично ответил, что греческое или бельгийское правительства не более представительны и что интересах безопасности СССР необходимо, чтобы он был окружен дружественными народами.