Уиронда. Другая темнота (сборник)

Жена начала вызывать у него отвращение, и он старался ее избегать; у Мириам появилась какая-то неприятная аура, распространявшаяся по квартире, словно миазмы; казалось, она высасывает из него энергию, как вампир – кровь, и каждое утро он с радостью ждал, когда она уйдет на работу. Марио не решался признаться самому себе, что под отвращением скрывается страх, который день за днем точил его, будто червь, подталкивая к пугающему в своей простоте выводу – это не его жена. Точнее, его и в то же время не его, словно настоящую Мириам заменили на другую, безжизненную депрессивную голограмму. Порой она становилась прежней, разве что была апатичной и вялой, а иногда разительно отличалась от женщины, которую он знал двадцать лет – тем, как двигалась, как и что говорила.

Пару раз Марио пытался спросить у нее о Луане – коллеге, предложившей Мириам поехать в «Дентику», но в ответ жена лишь озабоченно хмурилась и бубнила что-то неубедительное: ей явно не хотелось разговаривать о поездке в Румынию. Казалось, она вообще предпочла бы о ней забыть, как о чем-то неважном, хотя еще совсем недавно они надеялись, что миниотпуск поможет им наладить отношения. И лишь однажды вспомнила о Румынии, упомянув «тех детей с гнилыми зубами, которые, как кроты, ползают по канализациям Бухареста и являют собой зеркало человеческой расы».

А он, наоборот, не мог забыть ту поездку. Честно говоря, только о ней и думал. Спрятался в жалком коконе молчания, тронутом ржавчиной души. Даже не хотел больше смотреть футбол. Спал плохо и мало; снилась ему совершенная бессмыслица – как будто он бегает по тропинкам, сохранившимся с незапамятных времен в чаще такого же древнего, вечного, чужого леса, которому нет конца. Снились лабиринты из кустарников-паразитов и растений с миллионами ответвлений, уходящие корнями в землю, где в пещерах, населенных всякими тварями, гниют трупы червей из неземного мира. Во сне его все время кто-то преследовал, кто-то наблюдал за ним сквозь листву. А когда он поворачивался, чтобы посмотреть, кто это, всегда видел одно и то же – самого себя. Другого себя – здорового, счастливого, с копной волос на голове, с телом атлета, человека, наслаждающегося жизнью во всех ее проявлениях, одетого дорого и элегантно; и он пытался подойти поближе, к тому, второму Марио, красавчику, но тот тут же дряхлел, покрывался плесенью, одежда, испорченная сыростью и насекомыми, повисала лохмотьями, цветущее лицо старело и раздувалось, превращаясь в сгусток склизкой тухлятины, а потом высыхало и становилось черным, как забытый в пиалке мандарин, наконец все тело рассыпалось в прах, и оставалась только горсточка костей и тряпья. Тогда он просыпался, начиная задыхаться и чувствуя, как больно першит в горле, и глядел на Мириам. В ее храпе слышался шелест прелых листьев, которые ворошит настойчивый ветер, шорох жуков под корой дерева, стук капель дождя и градин по сломанным веткам, там, в лесу Хойя-Бачу.

Секс остался лишь в воспоминаниях, словно на него было наложено табу; Марио старался не прикасаться к жене, потому что морщины на ее коже и небольшие темные шрамики от царапин напоминали ему ответвления деревьев или прорехи на старом ковре с цветочным рисунком. Он старался не думать об их последнем сексе в грязной гостинице Клужа. О бессчетном количестве членов, пальцев, о том, как они исследовали его внутренности, вызывая восторг и отвращение. Это вообще было на самом деле? Он не знал. Знал только, что на развилках делал неправильный выбор.

В выходные Мириам спала. По двенадцать, тринадцать часов. Постоянно пребывая в плохом настроении, она становилась все бледнее, превратившись в тень себя прежней. Но утверждала, что никогда раньше не чувствовала себя так хорошо. Она ничем не интересовалась, перестала читать, следить за собой. У нее воняло изо рта.

Плесенью и грибами, и мокрой псиной, думал Марио. Ему так и не удалось вернуться к прежней жизни, найти работу. Да он и не пытался. Зачем? Всегда есть чем заняться – например, размышлять о том, как лес и развилки разрушили его жизнь, подчинив себе.

По утрам, оставаясь один в квартире, он бесцельно слонялся по комнатам. Проверял электронную почту, отправлял резюме – но это превратилось в пустую формальность, без всяких ожиданий; потом спускался в китайский бар под окнами и выпивал на голодный желудок пару Morettoni, чтобы не слышать шелест листьев в своей голове, который мешал размышлять о больших лесах и чахлой растительности.

Он чувствовал себя больным и измученным. Начал худеть. Целыми днями думал о растениях, папоротниках, дубах, платанах, грибах, строевом лесе и лесе на вырубку. О мхе, гумусе и отростках. Об ответвлениях и развилках. О зубах, имплантах и необходимости срочно обратиться к специалисту, к кому-нибудь, кто сможет объяснить, что происходит с его психикой, кто сможет снять с него смирительную рубашку ужаса и апатии, связывающую по рукам и ногам. Но он этого так и не сделал.