Уиронда. Другая темнота (сборник)

– Ну… я думаю, правду знают только мертвые, как говорил мой отец.

– Да, – шепчет Аделаида, не согласная с этими словами. Мертвые ничего не знают, они оставляют после себя лишь предупреждение и воспоминания. Витторио верил в бессмертие души и загробную жизнь. Она тоже хотела бы в это верить.

Над горами грохочет гром, дождь все усиливается, выстукивая на крыше грустную мелодию.

Старуха переводит взгляд с неба на скалу. Ухмыляется, и девушке кажется, что перед ней разыгрывается какой-то спектакль, что на самом деле женщины здесь нет, но объяснить это впечатление Аделаида не может.

С тревогой смотрит на наручные часы.

Она снова во власти пустоты и воспоминаний.

Во всем виновата рассказанная старухой история, от которой Аделаиде стало не по себе.

Ей больше не нужна компания.

Она хочет побыть одна.

Выпить бокал, два. Или три.

– Мне пора… возвращаться. Нужно поработать, – говорит Аделаида, поднимая камеру. – Спасибо за… за рассказ.

Джильола слегка кланяется.

– Когда, вы сказали, уезжаете?

– Дня через три-четыре.

– Ага, до дней черного дрозда. Может, повезет увидеть людей-кабанов… – бросает старуха и заливается бесстрастным, ничего не выражающим смехом. – Я просто шучу.

– Было приятно познакомиться, – прощается Аделаида и натягивает красную шапку на уши.

Старуха уходит в дом с надписью, растворившись в темноте за дверью.

Аделаида бросает еще один взгляд на пропасть, а потом – на долину. Где драконы из тумана гоняются друг за другом по ветру, кусая один другого за хвост.

А потом, как в трансе, идет к своему дому.

* * *

Заходит внутрь, включает плиту, чтобы немного уменьшить влажность, включает ноутбук, чтобы посмотреть и обработать фотографии, но вскоре посылает к чертям все планы и откупоривает бутылку дрянного дольчетто, купленного на заправке. И курит сигареты, одну за другой.

Надо немного забыться. Поработать и подумать еще успеется.

Напихав в печь буковых поленьев, примерно часа в два она отключается, одурманенная алкоголем, лекарствами и жарой. И забывается тяжелым сном, от которого просыпается часов в семь.

Ей не хватает воздуха.

Изо рта вытекла слюна, язык распух.

В комнате жарко, как в печке, дышать нечем.

– Твою ж.

Паркет теплыми объятиями обнимает ноги, пока она, шатаясь, идет, чтобы открыть окно. Морозный вечерний ветерок не приносит облегчения, а огни на равнине, сияющие в тумане, кажутся зрачками злобных существ.

А дальше все, как обычно, она уже знает.

Ну ты и дерьмо. Приезжаешь сюда, разглагольствуешь о новой жизни, а все, на что ты способна, – это напиться и жалеть себя.

От раскаяния приступ паники становится лишь сильнее. Ее захлестывает поток смятенных чувств, она задыхается.

Нужно выйти на улицу.

Чем быстрей, тем лучше.

И почти не заметив, как она сюда попала, Аделаида обнаруживает, что бродит по переулкам Лермы, а потом стоит на площадке над пропастью, опираясь локтями на перила и глядя в невидимую пустоту. Наконец она дышит свободно. Под ней немая тьма, таинственный шелест трав и кустов, колышущихся от ветра.

Она вспоминает слова старухи.

В давние времена жители Лермы приходили сюда, чтобы прогнать дурные мысли, избавиться от своих печалей…

Конечно, вдруг думает она, поддавшись подростковой импульсивности – и я могу сделать так же!

И она делает так же.

Сильно перегнувшись через перила, мысленно выбрасывает в пропасть весь негатив, весь ужас прошлого года. Прочь – несчастный случай, больница, депрессия, одиночество, утомительные сеансы физиотерапии, ночи без сна, ступенчатый силуэт Табора и крик, которым Витторио прощался с миром.

Так, нагнувшись над пропастью и полузакрыв глаза, она стоит минут пятнадцать.

Засунув руки в карманы, возвращается домой, чувствуя себя опустошенной. Точнее, нет, не опустошенной.

А безмятежной.

Давно забытое потрясающее ощущение, которое окутывает ее и успокаивает.

Она ложится в постель и засыпает сразу же, без всяких таблеток.

* * *

Аделаида просыпается от того, что холодный воздух щекочет кончик ее носа. Она не добавляла дров в печку, и через щели в ставнях в дом забрался ночной холод.

На часах три. Ей нужно в туалет, но не хочется даже думать о том, чтобы вылезти из-под одеяла. Лишиться того небольшого тепла, которое есть под ним. Она натягивает одеяло на голову и поворачивается на бок, надеясь, что мочевой пузырь не помешает уснуть. Веки тяжелые, очень хочется спать.

В какой-то полудреме она снова парит над Табором.

И вдруг просыпается. Резко.

Кто-то кричит – далеко, на улице? Или это все еще сон, в котором она проваливается в пустоту?

Нет, нет, не сон. Она это точно знает, потому что нестерпимо хочет писать и слышит, как тикают часы. Не обращая внимания на укол в паху, Аделаида задерживает дыхание, чтобы прийти в себя.

Лучше бы это был сон. Наяву холод и сырость комнаты в десять раз сильнее.