Уиронда. Другая темнота

…Ах, эфиопка, ах, негритянка… А теперь я вас проткну, ребяткиии…

и проснулся, подскочив от неожиданности, когда все радостно загалдели, услышав звонок.

У дверей школы я встретил Ренцо. Заунывно звонил колокольчик, напротив кабинета завуча стояла плешивая елка. Судя по темным кругам под глазами и растрепанным волосам, Ренцо тоже не очень-то хорошо спал. При мысли о том, что я не одинок, сразу стало как-то легче.

– Привет! Как дела, ссыкло? Ну и видок у тебя.

– Иди в жопу. Сам-то… – я не мог не улыбнуться.

Мы пошли по велосипедной дорожке, ведущей от школы к старому вокзалу, а оттуда к «Авроре». Молчали и пинали на ходу мертвые листья, согнувшись под тяжестью учебников и мрачного декабрьского неба. Я первым завел разговор, хотя целый день пытался отделаться от кошмарных воспоминаний.

– Нам все приснилось или это было на самом деле?

Ренцо открыл маленький кармашек на портфеле, вытащил сигарету и сунул в рот. Зажег ее, затянулся, зашелся в кашле, как больной туберкулезом, сплюнул.

– Я всю ночь об этом думал, понимаешь? Конечно, на самом деле. Двум людям не может присниться одно и то же. Ты-то что думаешь, Вито? Ты у нас эксперт по фильмам ужасов.

Я взял сигарету у Ренцо и стал курить, не вынимая ее изо рта. Мороз больно щипал щеки, асфальт побелел от инея.

– Я вообще старался об этом не думать… Может, это галлюцинация. Или наркотик Индейца, если мы его где-то хватанули и…

Ренцо расхохотался, держась за живот.

– Что ты несешь? Я такого бреда не слышал с тех пор, как Джузеппе заявил, что его брат не колется, а только иногда покуривает гашиш.

– Ну, так расскажи свою теорию, лошара!

– Ты уверен, что хочешь ее услышать? Отдай сигарету.

Мы остановились недалеко от бывшего вокзала – уродливой казармы, которую тогда использовали под железнодорожный склад. Потом, в середине двухтысячных, его закрыли, а казарму через несколько месяцев снесли, пока она не обрушилась.

Ренцо продолжал говорить, не дожидаясь ответа:

– В этом виноват Саверио Денизи, но наркотики тут ни при чем.…

Ренцо сделал театральную паузу, и я посмотрел вдаль. На горизонте виднелись опоры ЛЭП. На электрических проводах кто-то сидел, – наверное, ворона или цапля, но силуэт был подозрительно похож на человеческий. Я снова повернулся к другу.

– Ты ведь знаешь, что говорит Ди Фебо о Денизи и чердаках… Он встречается там с дружками-наркоманами, читает книги по черной магии, слушает сатанинскую музыку, устраивает… религиозные обряды… Джузеппе сказал, что как-то раз туда приходил его брат, а с ними была девушка, она разделась, и ей между ног засунули облатку, которую один из них украл в церкви…

Теперь я взорвался смехом, и пар изо рта белым облачком вылетел в воздух.

– Ты что, серьезно веришь Ди Фебо? Папа говорит, что у нее язык длиннее, чем у Милли Д’Аббраччио[13]… Но я все равно не понимаю, при чем здесь… третий с половиной этаж. – Я впервые произнес вслух надпись на деревянной табличке.

– Ну, Денизи так намудил, что открыл какое-то другое измерение, – может, специально, может, нет… И если остановить лифт между третьим и четвертым этажами, то попадаешь в этот адский мир – примерно как в том фильме про парня с гвоздями в лице.

– «Восставший из ада»!

– Да, молодец, как в «Восставшем из ада»! Там надо было открыть странную шкатулку, а в «Авроре» – вовремя остановить лифт!

– Бред, Ренцо, это ведь просто фильм… Что-то здесь не так, должно быть объяснение, – возразил я. – Лучше нам просто забыть эту историю, и все. И говорю тебе точно: больше на лестнице D я играть не буду, ни за что, даже за все петарды из магазина Пикко. И никому не надо там играть. Давай установим новое правило: на лестнице D играть запрещено, потому что это слишком опасно. Придумаем какую-нибудь причину, наплетем про Фолкини или еще что-нибудь…

Если перднуть в грозу, то эффект будет таким же, как от моих слов. Ренцо замолчал и, пройдя последний поворот, швырнул окурок в клумбу.

Перед нами возник силуэт «Авроры», возвышавшейся посреди пустыря. Впервые с тех пор, как мы переехали сюда, я смотрел на него с раздражением. Это был мой дом, место, которое должно защищать и согревать меня, и мне казалось ужасной несправедливостью, что я больше не могу считать его безопасным, что в задачу, стоящую перед ним, закралась ужасная ошибка, нелепый пробел. На карнизах сидели голуби, как будто наблюдая за нами, и я невольно подумал – а за окнами третьего с половиной этажа птицы обычные или похожи на птеродактилей из моих книг?

– Неужели тебе не интересно? – вдруг спросил Ренцо. («Блин, так я и знал», – подумал я.) – Надо туда вернуться.

– Нет! – это прозвучало так резко, что Ренцо вздрогнул, бросая на меня странный взгляд. – Даже не думай об этом!

– Тогда я скажу Диане, что тебе вчера не было плохо, а просто ты обоссался, когда Фолкини задал нам взбучку. Она ведь верит всему, что я говорю.