Уйти, чтобы не вернуться

— Да я все бока отлежал, мочи уже нет! Жар у меня прошел, а эти лекаря заморские и здорового насмерть залечат. Прикажи лучше взвару медового принести да печь протопить погорячее, а то зябко мне что-то.

— Сейчас девкам прикажу, а ты пока шубу накинь или душегрейку надень. Тут к тебе знакомая моя просится, примешь ее или пусть в приказ приходит, когда ты поправишься?

— Кто такая и зачем пришла? — спросил Степан, усаживаясь в кресло у окна.

— Да ты ее знаешь. Боярыня Пелагея Воротынская, в девичестве Ордынцева. Сватьи моей родственница. Ограбили ее, вот она в Москву с ябедой и приехала, а ты заболел, поэтому в приказ и не пошла.

— Эта не та Пелагея Воротынская, про которую княжеский боярин Тимофей Литвин из Рязани писал? Ты вроде сама мне письмо от него читала. Будто на ее усадьбу колпинский боярин Путята с разбойниками напал, а она татей перебила и семью разбойника в полон взяла.

— Она, батюшка, она.

— Так зачем же она в Москву приехала? Вот дура баба! Сидела бы дома, а я к ней с оказией уже людей послал. Ануфрий Беспалый должон был в Верею заехать на обратной дороге и забрать в Разбойную избу семейство боярина Путяты. Ладно, пусть заходит, все одно потом придется с ней разбираться.

Марфа Ильинична вышла из горницы и вскоре вернулась в сопровождении боярыни Пелагеи Воротынской. Пелагея с поклоном перекрестилась на красный угол и поздоровалась с хозяином:

— Здрав будь, батюшка, прости меня грешную, что побеспокоила, когда ты в болезни, но дело мое не терпит отлагательства.

— Да что уж там. Раз уж пришла, садись за стол — в ногах правды нет. Рассказывай, какая у тебя беда случилась, что ты, не дождавшись моих служилых людей, сама в Москву приехала.

— Ограбили меня, батюшка, да едва не убили!

— Так я про это уже знаю из письма княжеского боярина. Ты вроде сама побила супостата боярина Путяту Лопахина и его людей, или я что-то запамятовал?

— Побила, батюшка, как есть всю дружину его побила! Только потом воевода мой Алексашка Томилин меня ограбил и сбежал со всей казною!

— Как — всю дружину? Ты же на княжеский строевой смотр всего полтора десятка холопов необученных привела, а у Лопахина три десятка оружных воинов по реестру, — удивился боярин.

— Не тридцать, а пятьдесят два воина у Путяты было, когда он на мою усадьбу напал! Вот все они прямо под окнами моего терема зараз и полегли! — похвалилась Пелагея.

— Чудеса! И кто этот Илья Муромец, что такую дружину побил? Сколько тогда у тебя воев-то в дружине?

— Два десятка осталось. Шестерых с собой Алексашка, тать окаянный, увел! Вот он меня потом и ограбил, хоть по миру иди!

Ответ Пелагеи озадачил и одновременно заинтересовал главу Разбойной избы. Боярин не был кабинетным начальником и не раз лично участвовал в сражениях, поэтому прекрасно знал, что перебить малыми силами закованную в броню опытную дружину ох как непросто.

— Пелагея, что-то ты крутишь. Быть того не может, чтобы три десятка необученных холопов полсотни опытных бойцов могли порубить. Я Путяту в деле видел, он, может, и разбойник, но вои у него как на подбор, не ровня твоим охламонам.

— Так моя дружина с лопахинской и не рубилась, они разбойников из пищалей постреляли.

— Не смеши меня, баба! Пищаль — баловство для ополчения городского, от которого шуму много, а толку мало. Пищаль полдня заряжать нужно, да и с полсотни шагов из нее в корову не попадешь. Шла бы ты, Пелагея, в Разбойную избу, там оставь свою ябеду стряпчему, а мне недосуг околесицу всякую выслушивать, болею я! — возмутился Степан, поняв, что стал жертвой досужих вымыслов глупой бабы.

— Прости, батюшка, меня, бабу глупую, что обсказать тебе толком не могу, как дело было! Только пищали у моей дружины не простые, а скорострельные. Из этих пищалей можно до шести раз подряд выстрелить!

— Неси! — недоверчиво прищурившись, приказал боярин.

— Что — неси? — не поняла Пелагея.

— Пищаль скорострельную неси! — повысил голос Степан.

Пелагея как ошпаренная выскочила из горницы и через минуту вернулась в сопровождении хромого пожилого воина в тегиляе, который нес в руках странное оружие, абсолютно непохожее на пищаль.

— Вот она, батюшка боярин, пищаль эта скорострельная. Митрофан, обскажи все боярину, а то я в воинских делах не смыслю ничего.

Степан Бородатый внимательно посмотрел в лицо дружинника Пелагеи и неожиданно узнал старого знакомого, с которым полтора десятка лет назад лежал раненый в лекарском шатре после боя с татарами под Рязанью.

— Митрофан, ты в сорок седьмом годе под Рязанью с татарами бился?

— Бился, батюшка боярин, и ранен был стрелой в ногу, после чего прозвание Хромой и получил. Мы тогда вместе с тобой в лекарском шатре лежали.

— Помню! Эх, веселое было дело! Только Божьим промыслом мы тогда отбились, — вспомнил боевое прошлое боярин.

— Да, нахлебались мы кровушки в той сече, как побили ворога, даже и не знаю. Татар на треть больше было.

— Ну тебе не привыкать со многими ворогами биться! Тут боярыня Пелагея рассказывала, как ты полсотни дружинников Путяты Лопахина из пищалей пострелял, — усмехнулся боярин.