Уйти красиво и с деньгами

Чтоб не срываться на неприличные экспромты, тетя Анюта тяжелые сцены проводила в величавом стиле. Услышав шаги племянницы, она медленно подняла глаза от шкодливого крючка. Негромко произнесла:

– Лиза?

По первому же звуку голоса Лиза поняла, что в намеченной сцене у тетки будет амплуа гранд-дамы, исполненной печали и достоинства. Значит, Лиза должна будет держаться глуповатой инженю. Она послушно споткнулась на полпути к окну: именно там ее заставал в подобных случаях первый теткин вопрос.

– Да, тетя, – с кроткой готовностью подала голос Лиза.

– Лиза, что это такое?

На павлинье перо-шпильку Анна Терентьевна указала одними глазами. Тыкать пальцем, размахивать руками, вообще заметно жестикулировать она себе не позволяла – это вульгарно.

Лиза послушно уставилась на шпильку. В ярком свете дня вещица показалась еще наряднее, чем в утренних потемках. Павлиний глаз в центре пера глядел синим камнем размером с ноготь. Вокруг, в веере золотых ажурных розеток, сидели светлые камушки поменьше.

– Красиво, правда? – не удержалась Лиза.

– Елизавета! Ответь, откуда ты взяла эту вещь?

Когда Анна Терентьевна сердилась, то брата и племянницу, по-домашнему Паню и Лизу, величала Павлом и Елизаветой.

Пока гранд-дама недоуменно скорбела, скрестив руки на гарусе, Лиза прикинула, как выкрутиться.

Главное – выдержать роль. Если б она была просто Лизой, затеявшей игру в сыщики со старыми друзьями Фрязиными и… еще кое с кем! – она обязательно бы покраснела, сфальшивила и голосом, и выражением лица. Но вообразить себя актрисой – другое дело. На сцене вранье называется искусством. Оно изъясняется такими словами, каких в жизни никто не говорит. Да тетя и сама всегда кого-то играет!

Поэтому легче легкого было сказать:

– Тетя, я эту шпильку нашла на Сенной.

Анна Терентьевна округлила глаза:

– Что ты делала на Сенной?

– Я шла в аптеку Бирмана. Эта шпилька лежала как раз напротив дверей – попала в тротуарную щель.

Все это было полнейшей ложью. Однако Лиза почему-то, как наяву, увидела и пыльный дощатый тротуар Сенной, который прыгает и вздрагивает под каблуками, и аптеку, и щель, и даже засевшую в щели шпильку.

– Но что тебе понадобилось в аптеке? – был следующий вопрос. В нем дальней грозой рокотала теткина тревога.

Лиза для убедительности решила плеснуть в бочку лжи ложку горькой правды. Она потупилась и сделала признание:

– Мне очень захотелось взглянуть на пиявок. Я часто туда хожу. Пиявки так потешно крутятся в банке! Они прицепляются изнутри к стеклу губами. Часами можно смотреть!

Все это было истиной. Про пиявок в аптеке Бирмана, которые завораживали ее с детства, Лиза могла рассказывать долго, наслаждаясь собственной правдивостью.

Но тетя Анюта прервала ее:

– Елизавета! У тебя невозможные вкусы. Ты уже взрослая девочка. Поэтому старайся скрывать свои неизящные склонности и занятия, если нет сил от них отказаться. Есть вещи, которые простительны ребенку, но компрометируют девушку.

У, все это Лиза давно затвердила наизусть! Нельзя признаваться знакомым, что ты бегаешь быстрее мальчишек, что руками ловишь головастиков, что у тебя великолепный аппетит, что ты совсем не устаешь и часами можешь гонять на велосипеде. И что стихи, собственную игру на рояле и белые розы на шляпах ты не то чтобы совсем уж терпеть не можешь, но прекрасно прожила бы и без них.

– Хорошо, тетя. Я буду скрывать про пиявок. Хотя они такие милые…

– Не заговаривай мне зубы, – строго прервала тетка. – Зачем ты взяла эту вещь с тротуара? Разве девице допустимо поднимать что-либо с земли?

– Нет, тетя, – отвечала Лиза цыплячьим голоском. – Я просто о чем-то в это время задумалась и подняла машинально. И тут же решила бросить обратно.

– Так почему не бросила?

– Потому что сзади шел сын булочника Сумятова. Если б я бросила что-то, он тут же бы поднял и мне поднес, а потом всем рассказал бы, что это было. К чему нам огласка? А вдруг он не вернул бы мне шпильку? Тоже не годится. Я ведь сразу поняла, что вещь хорошей работы.

– И что из этого?

– А может, ее обронила какая-то почтенная дама? Может, это подарок ее покойного мужа? Теперь она сидит, бедная, и обливается слезами, а этот противный Сумятов положил бы в карман дорогую ее сердцу вещь. Я ведь решила отдать шпильку в аптеке Бирману. Может, та несчастная дама шла как раз в аптеку? Она была нездорова, вот и обронила шпильку, не заметила. А Бирман бы вернул при случае.

– Ну? Ему-то почему не отдала?

– Тетя Анюта, миленькая, я позабыла! Я на пиявок засмотрелась!

– О! О! О! – застонала Анна Терентьевна.

Как полагалось в подобных случаях, Лиза бросилась к тетке, спихнула с ее колен гарус и положила на них свою гладкую повинную голову с ушами, горящими от вранья.

– Ах, Лиза, Лиза! – сокрушалась Анна Терентьевна. – Что мне с тобой делать? Уж не знаю, как это вышло, но твое воспитание никак не приобретет необходимой шлифовки. Это все провинция! Стоячее болото! О, сколько захирело тут блестящих задатков! Сколько погублено многообещающих карьер!