Я собрался было отойти, но нечаянно заметил обувку Дугласа. На нем были премиленькие, другого слова просто не подберу, мокасины, щедро украшенные бисером. Из синей замши. Мой мир никогда уже не станет прежним, как любит выражаться моя двоюродная сестренка даже по менее шокирующим поводам. Что-то я все-таки не знаю о мужской моде 19 века. И о мокасинах.
Дуглас будто лопатками почувствовал мое удивление, поднял голову, проследил мой взгляд и опасливо спрятал ноги под стул.
— Тебе придется убить меня, чтобы забрать мои любимые тапочки, — с улыбкой сказал он.
— Это у вас в Шотландии такое носят? — спросил я.
— Нет, — признал он с сожалением, — В Шотландии такое не носят. Да и к востоку от Миссисипи теперь такое вряд ли где найдешь, за что огромное спасибо президенту Джексону. — он откинулся спиной на спинку стула, вынул из кармана брюк бумажник и отсчитал мне пять долларов. — Аванс, — объяснил он. — Сходи после завтрака и купи себе хотя бы башмаки и шляпу.
— А ты точно шотландец? — спросил я, кладя деньги в свой карман. — А то говорят, что скупее шотландцев людей на свете нету.
— Наглая ложь, — заявил Дуглас. — Это сассенахи на нас наговаривают. А сами еще когда
— Что заныкали? — спросил я.
— Скунский камень, — объяснил Дуглас. — Я тебе когда-нибудь потом эту историю расскажу.
— Ага.
От Автора
Настоящие индейцы, в отличие от реконструкторов двадцать первого века, никогда не заморачивались тем, насколько аутентичны их прикиды. Если человеку нравится красная куртка, неужели он будет отказываться от нее только потому, что это одежда бледнолицых? И если в руки попал кусок крашеной замши, неужели нельзя употребить ее на мокасины только потому, что индиго не растет в Америке? А уж от прекрасного стеклянного европейского бисера индейцы не отказывались еще и в семнадцатом веке.
Индейцы заимствовали у европейцев все, что им нравилось. В начале девятнадцатого века у индейцев, живших к востоку от Миссисипи, были плантации, рабы, торговые предприятия, появились адвокаты, инженеры, офицеры…
И добрые дяденьки из Нью-Йорка, Бостона, Филадельфии, которые живого индейца никогда не видели, озаботились вдруг: а что это благородные дикари так усиленно приобщаются к цивилизации? Они же переймут пороки белых, сопьются и станут нищими! Ужос-ужос! Надо отселить их подальше, чтобы они не контактировали с западной культурой, надо сохранить их национальную идентичность… о, кажется, это уже лексика двадцать первого века, и Автор просит прощения. В общем, вы поняли? Исключительно для блага индейцев их надо отселить за Миссисипи.
И отселили.
Огромное спасибо президенту Эндрю Джексону.
Ну а то, что в Джорджии на землях чероки было найдено золото, а в других местах тоже нашлось что-нибудь полезное — это уже приятный бонус, вы же понимаете.
6
После завтрака, состоявшего из цикориевого кофе и яиц с беконом в хлебе, Дуглас продолжил работу над очерком, а я пошел в госпиталь к Джейку. После маленькой комнаты Дугласа госпитальная палата показалась просто огромной: вот вы представьте длинную широкую комнату, тридцать коек справа, тридцать коек слева, между ними широкий проход, в который, если надо, можно наставить еще кроватей. Вот в этом проходе и стояли еще вчера наши с Джейком койки, а сегодня часть кроватей уже разобрали. Кто-то умер, а легких выписали и отправляли пароходом на север.
— И Джейка? — спросил я.
— Джейк где-то тут бегает, — сказал знакомый солдат. — Одежду получает, то-сё.
Я вышел во двор оглядеться и почти сразу заметил Джейка, тот был занят делом: брил парня, правая рука которого висела на перевязи. Заметив меня, приятель кивнул и спросил:
— Не пробовал у Маклауда взять пару долларов в долг?
— Он дал аванс, — сообщил я.
— Отлично, — не отрываясь от своего дела, ответил Джейк. — Погоди немного, сейчас одно дело провернем.
На нем были новые штаны и ботинки — надо полагать, его тоже выписали и сегодня отошлют на пристань. Было очень жалко расставаться.
Джейк добрил солдата и кивнул мне на его место:
— Садись, приведу тебя в приличный вид. Или будешь усы и бороду отпускать?
— Не буду, — ответил я.
— А я, пожалуй, снова заведу усы, — сказал Джейк. — А то в Кахабе, когда была возможность, все под корешок сбривал, не хотелось вшей кормить, — он провел по короткому ершику на голове. — Как настоящий каторжник.
— Ничего, гуще будут, — сказал я.
Меня впервые брили опасной бритвой, и было странно чувствовать на лице бесцеремонные прикосновения пальцев и как-то не по себе становилось, когда лезвие оказывалось около глаз.