Уйти от себя…

Дальше уже все было просто и понятно. Пашка от природы был парнем наблюдательным и догадливым. А Лида обладала не только большим опытом, но и неутомимостью. К тому же ее педагогический дар проявлялся во всем. Она со свойственной ей страстью принялась за обучение неопытного паренька. Кровать под ними трещала и раскачивалась, как большой корабль, Лида издавала довольно громкие звуки сквозь стиснутые зубы, а Пашка сипел, как паровоз. В самых мучительных сладких мечтах он и представить себе не мог, что это бывает так мощно и по-животному грубо. Проснулась девочка, поднялась на ножки и свесилась через перильца своей кроватки, заглядывая в материну кровать.

— Дитя проснулось… — предупредил запыхавшийся Пашка.

— Та нехай, она привыкла, — прохрипела Лида и тонко взвизгнула, как кошка, которой наступили на хвост.

Пашка повадился ходить к Лиде каждый день. Может, понравился он ей больше, чем все ее кавалеры, может — подкупил его юный возраст и безмерное любопытство. Но отныне всем мужчинам станицы была дана отставка, и Пашка стал единственным ее любовником. Все кавалеры разом отступились от учительницы, словно с них было снято некое проклятие. А Пашка, наоборот, ни о чем не мог думать, как только об этой худенькой, как будто и нездоровой маленькой женщине. Хотелось опекать и ее и девочку — молчаливую и заторможенную, словно жила она в каком-то своем, непонятном ему мире, и только изредка выглядывала оттуда своими ясными голубыми глазками, чтобы удостовериться, что ее еще не забыли.

Лида утром уходила в школу — строгая, высокомерная, поблескивая своими очками и взирая на окружающих холодно и независимо. Пашка, одуревший от необузданных ночных игрищ, весь день ходил сонный и разбитый. Лида словно околдовала его. Ее исступленность возбуждала теперь в нем не нежность, а яростную агрессию. И Лида требовала диких, уродливых действий, которые вызывали у него болезненное наслаждение, а ее саму, казалось, приводили на грань помешательства. Со временем он понял, что испытывает к ней одновременно и любовь и ненависть. А вот что она к нему испытывала, Пашка понять не мог, да и не пытался разобраться в этих чувствах. Он был игрушкой в ее руках, зависел от ее настроения, и иногда это приводило его в бешенство. Однажды в состоянии дикой страсти он вцепился обеими руками в ее горло. Лида начала хрипеть, дергаться, но не вырывалась, а, наоборот, обхватила его своими горячими ногами, как в железные тиски. Вдруг обмякла. Павел испугался, разжал ладони и уставился на Лиду, боясь предположить самое страшное. Вдруг он задушил ее? Лида смотрела на него широко открытыми глазами и вдруг внятно сказала:

— Хорошо…

— Дура, я ж тебя чуть не задушил! — Он ударил ее кулаком в грудь.

Она поднесла его руку к губам и стала облизывать каждый палец, как кошка, которая ластится к хозяину, наподдавшему ее ногой. Пашка, все еще находясь под впечатлением охватившего его ужаса, оттолкнул ее.

— Добром это не кончится. Или я тебя убью, или ты сама умрешь от своего распутства.

— А твое какое дело? — лениво спросила она, поглаживая его по груди и животу. — Может, меня такой природа сотворила, чтобы я любовь всю испытала. Всякую… Даже на грани…

Пашка не всегда понимал, что она говорит, но не придавал этому значения. На то она и учительница, а он простой работяга. Они разговаривали мало, их связывала только болезненная страсть.

Однажды Лида вдруг рассказала ему о муже, о том, как бил ее смертным боем, как отсидел срок за то, что покалечил ее любовника.

— Хочешь, я его убью? — неожиданно спросил Пашка и поверил, что сможет это сделать.

— Что, и потащишься в Выселки?

— А шо? Недалекий край. Он же тебя бил, из дома выгнал… И как твой отец терпел? Ты ж дочь ему. Я б за тебя яйца оторвал твоему горбуну.

— Знаешь, кто мой отец? Поп…

— Та ты шо? — изумился Пашка и расхохотался, настолько несуразными показались ему слова Лиды. — Ну ты глянь — поповская дочка! А такая шлюха! И как оно так случилось? Почему ты… такая?

— Говорю, природа меня такой создала, — совсем не обиделась Лида на грубые слова своего юного любовника. — Папаша, правда, говорит, что бес в меня вселился. Хотел везти к сильному батюшке, изгонять. Да я не далась. Мне нравится, какая я. Тебе ведь тоже нравится? — Она прижалась к нему своим худеньким телом, и он почувствовал ее жар и новый прилив желания. Да, она ему такая нравилась.

Через неделю он поехал в Выселки. Посидел на станции в толпе странствующих таджиков — оборванных и грязных, которые метались по стране пестрым табором в поисках лучшей доли. Он ни с кем не разговаривал, чтобы никто его не запомнил. Все, что ему было нужно, Пашка уже осторожно выведал у Лиды. Билеты купил в оба конца, так что и кассир в Выселках его не видела. Таджики ждали ночного поезда на Крымск и устроили семейную вечерю. Пригласили и его — мрачного, одетого в обноски, видать — тоже несладко парню в этой жизни. Он перекусил с ними, дождался, когда стемнеет, и отлучился ненадолго.