Уйти по воде

Она затягивалась в последний раз, тушила сигарету в припрятанной от мамы консервной банке, ежась, уходила с балкона, думала – меня растили, как компрачикосы ребенка, – в вазе, чтобы я приняла ее форму, но пусть эта ваза даже была и прекрасна, а я, к примеру, от природы – косая и кривая, я же все равно имела право вырасти такой, какая я есть, без переломанных, искусственно сросшихся костей души, которые теперь так трудно, невозможно просто разогнуть, вернуть в естественное положение.

Так что же это, кто это, этот страшный змей – совесть, глас Божий? Или просто боль неправильно сросшейся души, которую она теперь тщетно пытается расправить?

III

В октябре Варя предложила сходить на лекцию Зализняка. Он каждый год читал лекцию-отчет о берестяных грамотах, Катя уже бывала на таких лекциях несколько раз за время учебы в университете и с радостью согласилась сходить и теперь, хотя Варя именно в этот день заболела и прийти так и не смогла.

Катя попала в такую родную поточную аудиторию, битком набитую народом, сидевшим и стоявшим в проходе, облепившим «галерку» и огромные окна. Ей вдруг стало хорошо, спокойно, как всегда становилось спокойно от этой «филологичности», всех этих неотмирных и совершенно не прикладных наук, от этих игр со словами и смыслами, догадок, предположений. Уютно стучал мел по доске, воспроизводя текст берестяных грамот, и Зализняк весело вел диалог с аудиторией Два каких-то юноши ученого и слегка болезного вида задавали ему умные и заковыристые вопросы, он отвечал, шутил, все смеялись

– Какие будут предположения? – спрашивал он в очередной раз, и все напрягались, чувствовали себя – хоть немножко – исследователями, гадали, сомневались: так или нет? В точку? Самые смелые кричали с места, а он все тянул интригу, усложнял задачу, не давал так сразу узнать – как же правильно на самом деле?

Как было спокойно и хорошо сидеть, зажатой со всех сторон людьми, слушать эту веселую «угадайку», вместе со всеми смеяться, и так хотелось хоть ненадолго вернуться на какой-нибудь третий курс, читать зарубежку, выписывать на «требованиях» шифры книг, стоять в библиотечных очередях, сидеть в читалке, жить всей этой такой родной, увлекательной и, в сущности, такой бесполезной жизнью

Катя почти задремала в тепле и уюте, так что даже не заметила, что лекция кончилась и все уже толпятся в глухой пробке у выхода. Потолкавшись вместе со всеми, она пошла на лестницу, где все обычно курили, и вспомнила вдруг, что в зажигалке кончился газ – еще перед лекцией на улице ей пришлось просить огонька у прохожих Хорошо, что на лестнице курила, глядя в окно, какая-то девушка.

– Извините, пожалуйста, у вас… – вполне вежливо начала Катя и, когда девушка обернулась, вдруг уже совершенно невежливо выдала изумленное: – Ма… Маша?!

Сомнений не было Это была Маша – духовное чадо отца Ферапонта

– Катя?! – ответила Маша так же не слишком вежливо, и на несколько секунд повисла пауза: обе осмысляли происходящее

Как в анекдоте, мелькнуло у Кати в голове: «Маша? Ты куришь?!»

Маша не только курила Ее вообще было не узнать: коротко стриженные мелированные волосы, аккуратный маникюр, даже накрашенные губы – совершенно светская девушка. Вполне симпатичная – а раньше Кате так не казалось Как все-таки уродует людей эта православная подчеркнутая «немодность» – с юбкой более чем благочестивой длины, зачесанными назад волосами, бесформенными свитерами, разношенными кроссовками, в которые вдеты старые шерстяные носки… Теперь это была совсем другая Маша, даже удивительно, что удалось ее узнать

Они обе стояли потрясенные, стараясь не пялиться так уж неприлично, одновременно стыдясь, как два воришки, застукавшие друг друга, и все же уже чуточку радуясь – понимая уже, что обе они оттуда.

Впрочем, может, Машу и не мучило ничего?

Катя знала, что многие ее ровесники, выросшие в храме, уходили навсегда – как правило, именно в период того самого страшного «переходного возраста» Именно лет в пятнадцать они начинали одеваться «не по-православному», слушать музыку, вырываться погулять к «мирским», пропускали службы, оставляли исповедь, а потом уже начинался полный отрыв – институт, пьянки-гулянки, иногда вообще беременность, свадьба в лучшем случае Да у нее половина школы была такой Они-то уходили, потому что так и не поверили в Бога, так и не приняли веру родителей, не поняли смысла и, кажется, совсем не страдали. Даже приходили иногда – повенчаться, покрестить детей. Некоторые возвращались, ходили изредка в храм, хотя «благонадежности» в них по-прежнему не наблюдалось. Но те, кто счастливо переживал этот возраст, как Катя, как Маша, – они уже оставались навсегда, вовлекались в свою «тусовку» с бородами и косоворотками, балами и службами, миссионерскими походами, социальным служением. Тем более Маша – у нее же община, чаепития, лекции, семинаристы, и она не какая-то там с «периферии», вполне себе близкое духовное чадо – и пожалуйста. Стоит накрашенная, с маникюром, в джинсах, курит. Не может все тут быть просто. Так просто оттуда не уходят.