Уйти по воде

Обычно в проповедях отец Митрофан говорил, что в счастье человек забывает Бога, поэтому Бог напоминает о Себе, посылая человеку страдания. А если уже и страданий не посылает – то значит, Бог отвернулся. Так всегда объяснялось и отсутствие скорбей у неверующих людей. Все нецерковные люди либо несчастны – значит, Бог завет их к себе, либо счастливы – но только потому, что находятся в когтях дьявола и Бог их оставил. Но почему так? Что за странная логика? А если у человека все хорошо, но и про Бога он не забывает? Неужто так не бывает? Разве не радуется мама, когда ребенок послушный, разве не дарит ему игрушки, не балует его? Только садистка-мать будет напоминать о себе ребенку битьем, отбиранием игрушек и прочими наказаниями Родителям всегда радостно, когда ребенок счастлив, это же нормально – радоваться, когда хорошо тому, кого ты любишь.

Почему отец Митрофан всегда так осуждал комфорт, так презирал и уничижал тех, кто пытался преодолеть неудобства? Страдание было для него наивысшей христианской добродетелью, именно страдание он почитал превыше всего, «жизнь христианина должна окончиться Голгофой» Но откуда он это взял?

Все это было теперь совершенно необъяснимо – все эти сознательные тяготы, лишения, страдания, которые нужно на себя навлекать, унижая свою плоть, понуждать душу не радоваться простым радостям «Теперь я точно знаю, что вы – неправы!» – хотелось крикнуть Кате. Потому что теперь Катя познавала, что такое именно земная радость

Она удивлялась, как раньше она презирала плоть и все плотское, даже, помнится, с досадой думала – зачем она, эта плоть, хотела, чтобы ее не было, потому что она только лишняя и мешает душе, а сейчас понимала – именно здесь – счастье

Она всегда жила, глядя внутрь, и никогда – по сторонам, только под ноги, только опустив голову от осознания своей грешности и недостойности, позволяя себе лишь уткнуться в книжку, в вымышленный мир, чтобы спрятаться от вечных своих страхов, от вечной боли и вины, от страданий, которые она навлекала на себя сама, но теперь ей как будто легко приподняли голову за подбородок, повернули к солнцу: ты просто хотя бы посмотри, какая она – жизнь.

Жизнь была во вкусе еды, в прогулках, в закатах и рассветах, в теплых лучах солнца, в нежданно пролившемся дожде, во всем этом прекрасном и огромном мире, которого она не видела раньше, не чувствовала, не осязала, а теперь впитывала всеми органами чувств, осознавая, что именно чувственное – и есть жизнь, чувственное, которое раньше казалось ей греховным, скверным, почему-то еще и блудным, именно это чувственное – прекрасно, ярко и полно, и ведь его тоже создал Бог!

Почему должно быть какое-то «умерщвление плоти», когда это такая радость – плоть, она даже не знала, как это прекрасно – чувствовать, ощущать, испытывать каждой клеточкой тела, удивляясь и радуясь новизне Простое понятное счастье, самый простой и ясный смысл жизни в том, что все это ей дано, что все это она может, что она – просто-напросто – живет!

Везде, кругом было утверждение – любви и жизни. Вовсю цвели цветы в палисаднике под окном, благоухая на все лады, и оказалось вдруг, что они такие разные и такие красивые – желтые, красные, синие, розовые, с короткими или длинными лепестками, с колючками или листиками – целый сказочный сад! Дворник Хасан поливал их из шланга прямо из распахнутого окна своей полуподвальной дворницкой, где шипело и шкворчало на плите какое-то ароматное восточное блюдо – это готовила обед его жена, приветливо улыбаясь уходившей со двора Кате, Катя улыбалась в ответ – до свиданья, до вечера, вы же знаете, пропаду на целый день.

Летел по всему городу тополиный пух, они по очереди спрыгивали с трамвая, сначала Костик, потом – прямо ему в руки – Катя, ее юбка на мгновение надувалась, как парус, теплый ветерок охватывал ноги, трамвай, гремя, уносился прочь в белом пуховом облаке, и они с Костиком шли дальше – как в детстве, навстречу неведомым приключениям Сквозь густую темную зелень незнакомого двора летели летние запахи и звуки – из форточки первого этажа бодро тараторили радиоведущие, чья-то мама кричала из окна «Саша, обедать!», кошка кралась по балконным перилам, задевая напряженным дрожащим хвостом только что вывешенное белье, пахнущее свежестью и почему-то морем, бритоголовый огромный парень, голый по пояс, пил пиво из бутылки, свесив бессильно с подоконника тяжелую страшную руку, со вздувшимися от жары жилами и синими татуировками, поглядывал на улицу и проходящих мимо с презрительным безразличием