Уютная душа

— Организм — это открытая система в том смысле, что реагирует на каждое воздействие внешней среды. Причем система, функционирующая по принципу черного ящика. Как бы мы ни пытались объяснить и описать метаболические[13] процессы, в конечном итоге имеем только параметры на входе и на выходе, как правило, совершенно неожиданные. Да, наука доказала, что курить вредно, описала действие компонентов табака на клеточном и молекулярном уровнях, но никто не может объяснить, почему один дымит как паровоз чуть ли не с ясельного возраста и доживает здоровяком до девяноста лет, а другой покурит пару лет — и помирает от рака легких или облитерирующего атеросклероза. Или взять такой банальный пример, как алкоголь. Кто-то спивается за считанные месяцы, а кто-то, не отказывая себе в доброй порции водки, сохраняет ясность рассудка и здоровую печень. Но я, собственно, не о пропаганде здорового образа жизни. Просто говорю, насколько сложен и непредсказуем человеческий организм, и неизвестно, чем аукнутся эти плацента-маски и стволовые клетки через десять лет. И как они отразятся на потомстве, если вдруг женщина, пройдя курс омоложения, захочет родить ребенка. Уж лучше добрая, надежная старушка хирургия, от которой мы хотя бы знаем, чего ожидать. Но с другой стороны, если бы операция была такой безопасной и безвредной, как представляется моим пациенткам, разве ломали бы головы специалисты экстренной хирургии: оперировать больного или нет? Чего проще — взял на стол, вырезал аппендикс или желчный пузырь — и иди, спи себе дальше. Даже если сделаешь напрасную аппендэктомию[14], тебя никто особо не осудит. Но вместо этого врачи контролируют анализы, делают УЗИ, тратя кучу сил и времени на то, чтобы избежать напрасной операции. Потому что понимают — травма, кровопотеря, наркоз здоровья не прибавляют. А у нас… Да что там… — Розенберг досадливо махнул рукой. — Я хоть обследую теток более или менее полноценно, а есть мастера, всем подряд хреначат подтяжки. А главное, игра не стоит свеч. Кожа после операции за счет рубцов и нарушения микроциркуляции становится качественно хуже и потом быстрее стареет. Значит, раз попав к пластическому хирургу, ты его уже не покинешь. Так что, Таня, не советую вам в будущем делать пластическую операцию, — неожиданно заключил он.

Таня фыркнула.

— Да, да, не зарекайтесь. Неизвестно, какая блажь придет вам в голову в пятьдесят лет.

— Яков Михайлович, я хотела попросить… Не знаю, как это можно сделать, ведь отпуск мне еще не положен. Может быть, авансом? Я понимаю, что вы не обязаны…

— Говорите толком. Конкретно и четко, что вам надо.

— Мне пришла повестка на сборы. Две недели.

— Спустите ее в унитаз, — посоветовал Розенберг.

— Нет, я должна ехать. Вы, конечно, не обязаны отпускать меня, но я думала, если за свой счет… Дело к лету, операций меньше становится. Но это вам решать. Думаю, если что, замену мне вы легко найдете.

Форрест выпустил дым и посмотрел на Таню с удивлением и некоторой опаской.

— То есть ради идиотских военных сборов, на которые никто и никогда не ездит, вы готовы потерять, не скажу интересную, но достаточно денежную работу?

— А что делать? Это мой долг.

Розенберг задумчиво покачал головой, а потом сказал:

— Ладно. Сообщите администратору, с какого по какое вас не будет. А лучше покажите ей вашу повестку, чтобы она знала, что вы не прогуливаете, а исполняете воинский долг. А я, так и быть, раз уж буду отсиживаться в глубоком тылу, погашу свою задолженность перед Родиной тем, что сохраню вам зарплату за этот период.

Таня для приличия поотнекивалась, но душа ее ликовала. Две недели она будет обретаться на казенных харчах, зарплату получит, но не потратит! Можно будет ванную кафелем обложить!

Миллер отсыпался после дежурства. Всю ночь он принимал больных, оперировал огнестрельное ранение в живот, еле спас человека, а когда в четыре утра изготовился нырнуть в постель, притащилась безумная мамаша, решившая, что у ее сыночка двадцати лет от роду разыгрался холецистит. Миллер развеял ее страхи, подмигнул сыночку и понял, что сон пропал. Да и не было уже смысла ложиться — до конца смены оставался всего час. Сдав дежурство, он поехал домой, где без сил рухнул в койку.

Проснулся внезапно, с сильным сердцебиением и ощущением страха, и не сразу понял, что его разбудил телефонный звонок.

— Да! — рявкнул он в трубку.

— Привет, старик! — Спросонок бодрый голос Розенберга показался ему очень противным. — Как жизнь?

— Была нормальной, пока ты не позвонил. Я сплю, Яш, и ни черта не соображаю после дежурства. Давай вечерком созвонимся!

— Я в две минуты уложусь. У моей Милки роман, ты в курсе?

— Нет. А почему я должен быть в курсе? Ведь не со мной же у нее роман.

— С твоим Чесноковым.

— Ну знаешь, могло быть хуже. Чесноков — телок такой, добрый, медлительный. А вообще человек порядочный.

— Короче, я думаю, пока не надо афишировать наше финансовое положение. Нашего дома он не видел…

— А как же он ее провожал?