Указание пути ко спасению

Так и в духовной жизни нужно наперед очистить почву сердца от страстей, иначе они, как дурное терние, заглушат семена добродетелей, не дадут им вырасти (см. Мф. 13, 5–8); потом, чтобы ростки добрых расположений принесли зрелые плоды, нужно, чтобы они постоянно находились под влиянием благодатного освещения и теплоты, иначе они будут пустоцветом. Чем чище и открытее будет душа для сияния Божественного света и теплоты, которые она воспринимает от Бога молитвой, молитвенным созерцанием Бога, тем лучше будет. Бог есть центр духовного мира, к которому все стремится и в котором все может найти покой (как и на земле всякая вещь находит свой покой, когда, по возможности, будет ближе к центру земли). Бог есть источник жизни, силы, света, видения истины, теплоты, добра, блаженства. Созерцать Бога значит приближаться к Нему познанием, расположением, значит более и более преисполняться светом видения, радости, блаженства. А привязанность к земным вещам, чувственным благам, греховным удовольствиям есть уже обратное движение от Бога, удаление в область мрака, скорби, смерти духовной. Даже уклоняться от созерцания Бога в сторону — развлекаться, рассеиваться помыслами по земным предметам — значит лишать себя благодатного света и теплоты. Земные помыслы, как густые облака, закрывают от нас солнце правды — Бога, и душа, волнуемая ими, никогда не будет иметь покоя. А кто по какому направлению привыкнет здесь на земле действовать, по тому же направлению будет стремиться мыслями, желаниями и чувствами и в вечности по силе привычки, которая, окрепши, обращается во вторую природу, которую уже невозможно будет изменить. Потому-то и нужно заблаговременно, мало-помалу, очищать сердце от страстей, отрешать душу от привязанности к земному, даже от помыслов о земных вещах и происшествиях, все мысли и желания стараться сосредоточивать чаще в молитве и размышлении о Боге, сколько это возможно в настоящей жизни, так, чтобы по разрешении души от тела ничто земное уже не задерживало ее и она, привыкши возноситься к Богу умом и сердцем, беспрепятственно и всецело могла прилепляться к Богу и в общении с Ним блаженствовать. Но для утверждения такой сосредоточенной деятельности души в молитве и созерцании Бога нужны уединение, внешняя тишина и внутреннее безмолвие. Хотя в монастыре нет столько шума, соблазнов, искушений, как в мире, но все же есть немало развлечений: ежедневное видение, слышание разных предметов, происшествий, частая встреча со своими братиями и сторонними, разговоры, разные занятия по требованию общежития — все это развлекает внимание, рассеивает мысли по земным предметам, не дозволяет духу сосредоточиться, постоянно внимать себе, успешно трудиться над очищением сердца от страстных чувствований и суетных помыслов и заниматься богомыслием. В уединенном безмолвии это гораздо удобнее исполняется.

Но уединенное жительство не всякому полезно. По словам святых отцов, желающий спастись должен сперва в сожитии с людьми претерпеть досаждения, бесчестие, лишения, уничижения (через это научиться терпению, незлобию, особенно смирению), победить в себе страсти и тогда уже пойти в совершенное безмолвие, которое есть восшествие на крест, то есть умерщвление себя для всего земного, мирского, как и Господь Иисус Христос сначала, пребывая с учениками, переносил разные поношения, оскорбления от неверных иудеев, а потом уже восшел и на крест[317].

По словам святого Лествичника, опасно неискусному воину отделяться от своего полка и выходить на единоборство; опасно и монаху прежде искуса и многого обучения в борьбе с душевными страстями (гордостью, тщеславием, гневливостью, унынием, печалью) отходить на безмолвие, ибо первый обыкновенно подвергается телесному бедствию, а последний — душевному[318]. Те, которые борются с плотскими страстями, могут исходить в уединенное житие, и то не просто, как прилучилось, а в свое время и с руководством наставника, ибо уединенная жизнь требует ангельской крепости.

А кто недугует душевными страстями (тщеславием, самомнением, раздражительностью и прочим) и, несмотря на это, вступает в безмолвие, тот уподобляется человеку, выскочившему из корабля и думающему на одной доске безбедно достигнуть берега. Никто из тех, которые подвержены раздражительности, возношению, лицемерию и памятозлобию, да не дерзает когда-либо увидеть и след безмолвия, чтобы ему не впасть в исступление ума[319].