Ухищрения и вожделения

— Да нет. К ее счастью, соседи заходили, как раз до девяти, обсудить, какого фасона платье выбрать к свадьбе их дочери. Она будет подружкой невесты. Лимонного цвета платье, с букетами мелких желтых и белых хризантем. Бездна вкуса. Нам представили полное описание, во всех деталях. Я думаю, она решила, что это добавляет достоверности ее алиби. Да все равно ни ее, ни Тейлора нельзя всерьез заподозрить. В наши дни, если тебе твой босс не по душе, бросай работу, и дело с концом. Они, похоже, в глубине души считают, что она нарочно добивалась, чтоб ее убили, — чтобы они оказались виноваты. Никто не потрудился сделать вид, что ее любили. Только в этом убийстве есть что-то более сильное, чем неприязнь. И вот что может показаться вам неожиданным, мистер Дэлглиш. Среди сотрудников высшего звена Робартс вовсе не была так уж непопулярна. Эти уважают деловитость и организаторские способности, а ими она обладала в высшей степени. Кроме того, то, что она делала, никак не ущемляло их интересов. Она отвечала за то, чтобы научные сотрудники и технический персонал станции были обеспечены всеми условиями для успешной и эффективной работы. По всей видимости, именно этого она и добивалась. На мои вопросы они отвечали спокойно, без суетливости. Но не очень-то охотно распространялись. Здесь, на станции, существует что-то вроде чувства товарищества. Я думаю, если люди знают, что их постоянно критикуют да атакуют, это неминуемо порождает настороженность при общении с посторонними. Только один из них прямо сказал, что ее недолюбливал. Майлз Лессингэм. Но он представил своего рода алиби. Он утверждает, что был на своей яхте в момент смерти Робартс. И секрета из своих чувств он никакого не делал. Он не желал ни есть с ней вместе, ни пить, ни проводить свободное время, ни тем более спать. Но, как он изволил заметить, он испытывает те же чувства к целому ряду людей, но не обнаруживает в себе желания их убить. — Рикардс замолчал на мгновение, потом спросил: — Доктор Мэар ведь провел вас по станции в пятницу утром?

— Это он вам сказал? — спросил Дэлглиш.

— Доктор Мэар не сказал мне ничего такого, что не был прямо обязан мне сказать. Нет, это выяснилось, когда мы опрашивали младших сотрудников. Одна из девушек — она работает в отделе кадров — нам рассказала. Болтушка маленькая. Но я получил от нее массу полезной информации, хотела она того или нет. Я хотел узнать, может, что-нибудь такое произошло во время вашего визита, что относится к делу?

Дэлглиш подавил желание ответить, что, если б такое произошло, он давно сообщил бы об этом. Он сказал только:

— Визит был очень интересным, а станция впечатляет. Доктор Мэар пытался объяснить мне разницу между тепловым реактором и новым, охлаждаемым водой под давлением. Так что по большей части разговор был на сугубо технические темы, если исключить коротенькое отступление, когда он говорил о поэзии. Майлз Лессингэм показал мне ту огромную машину, которая загружает топливо в реактор и откуда Тоби Гледхилл бросился вниз, чтобы умереть. Мне приходило в голову, что самоубийство Гледхилла может иметь какое-то отношение к делу, но я пока не вижу, каким образом. Лессингэм, несомненно, тяжело переживает это, и не только потому, что оказался свидетелем его смерти. На обеде у мисс Мэар между ним и Хилари Робартс произошел довольно резкий обмен репликами по этому поводу.

Рикардс вдруг резко подался вперед, словно готовясь к прыжку. Бокал с виски в его огромной руке казался особенно хрупким. Не поднимая глаз, он сказал:

— Этот обед у мисс Мэар. Я считаю, что в той милой компании — если только ее можно назвать милой — и кроется главный узел этого дела. И вот что я хотел у вас спросить. Собственно, именно потому я к вам и приехал. Эта девочка, Тереза Блэйни. Как по-вашему, многое ли из того разговора о последней жертве Свистуна она могла услышать?

Именно такого вопроса Дэлглиш и ожидал. Удивил его не сам вопрос, а то, как много времени понадобилось Рикардсу, чтобы его задать.

Он осторожно ответил:

— Какую-то часть разговора она, несомненно, слышала. Вы же знаете, я вам об этом уже говорил. Не могу точно сказать, сколько времени она простояла за дверью столовой, прежде чем я ее заметил, и как много из нашего разговора она на самом деле могла услышать.

— А не можете ли вы припомнить, какой именно эпизод своего приключения описывал Лессингэм, когда вы увидели Терезу?

— Я не вполне уверен. Мне кажется, он как раз описывал труп: что именно он увидел, когда вернулся с фонарем.

— Так что она могла слышать про вырезанную на лбу букву и волосы с лобка?

— Но могла ли она рассказать отцу про волосы с лобка? У нее ведь мать была очень религиозна. Ревностная католичка. Я не очень хорошо знаю эту девочку, но, мне кажется, она необычайно скромна и застенчива. Может ли застенчивая девочка, воспитанная нежной матерью, говорить о таких вещах с мужчиной, даже если этот мужчина — ее отец?