Ухищрения и вожделения

Дэлглиш первым выехал из ворот, но Мэар, резко увеличив скорость, обогнал его на первом же прямом отрезке дороги. Почему-то мысль о том, что ему придется весь путь до Ларксокена следовать за «ягуаром», показалась Алексу совершенно невыносимой. Но оказалось, что такое ему вовсе не грозит: Дэлглиш и машину вел как полицейский, в пределах — хоть и на самой грани — допустимой скорости. К тому времени, как Мэар выехал на шоссе, огни «ягуара» уже исчезли из зеркала заднего вида. Он вел машину почти механически, не отрывая глаз от дороги, едва замечая черные силуэты колеблемых ветром деревьев, проносившихся мимо, словно кто-то на большой скорости крутил кинопленку, не видя, как загораются в потоке яркого света кошачьи глаза. Алекс ожидал, что дорога на мысу будет пуста, и, преодолев невысокий взлобок, увидел — чуть ли не слишком поздно — огни машины «скорой помощи». Резко крутанув руль, он съехал с дороги, подскакивая на кочках, и затормозил уже на траве. Потом он сидел и слушал тишину. Ему казалось, что чувства, которые он с таким трудом сдерживал целых три часа, сотрясают его, как ветер сотрясает его машину. Ему было необходимо привести в порядок мысли и эмоции, разобраться в поразивших его самого чувствах, пугающих своей неукротимостью и иррациональностью. Неужели это возможно — чувствовать облегчение от того, что она умерла, что миновала опасность, что предотвращены возможные неприятности, и тем не менее в то же самое время испытывать такую боль, будто из тебя рвут жилы, а сердце разрывается от такой жалости, что иначе как горем ее и не назовешь? Ему пришлось собрать всю свою волю, чтобы не начать биться головой о руль машины. Эми была так непосредственна, так щедра, так интересна. И она сдержала данное ему слово. Он не виделся и не говорил с ней с их последней встречи во второй половине дня в то воскресенье, когда убили Хилари, а она даже не пыталась связаться с ним — ни по почте, ни по телефону. Они договорились, что им не нужно больше встречаться и что оба будут хранить тайну. И она не нарушила договора, да он и не сомневался, что не нарушит. А теперь ее больше нет. Он вслух произнес ее имя. Эми. Эми. Эми. Вдруг у него перехватило горло, стало трудно дышать, грудь разрывало от боли, будто начинался сердечный приступ, и тут он почувствовал, как по щекам полились благодатные, несущие облегчение слезы. Он не плакал с детства, и даже теперь, когда слезы лились ручьем и он ощущал на губах их поразительный солоноватый вкус, он смог сказать себе, что такие мгновения бурных эмоций полезны, они излечивают. Она заслужила эти слезы, и когда они прекратятся, долг скорби будет отдан, он сможет освободиться от мыслей о ней и, как и собирался, выкинуть ее из сердца. Прошло целых полчаса, прежде чем он, включив двигатель, вспомнил про машину «скорой помощи» и подумал: кого же это из малочисленных обитателей мыса пришлось срочно везти в больницу?

Глава 9

Когда два санитара катили носилки по садовой дорожке, ветер рванул угол красного одеяла и поднял его шатром. Одеяло удерживали ремни, но Блэйни бросился к носилкам, чуть ли не упав на Терезу, в отчаянии стремясь защитить ее от чего-то гораздо более грозного, чем ветер. Он шел по дорожке рядом с дочерью, волоча ноги, сгорбившись над носилками, рука его сжимала ее руки под одеялом. Ее ладошки были горячими, влажными и совсем крохотными; ему казалось, что он чувствует каждую тоненькую косточку этих рук. Он хотел шепнуть ей что-нибудь ободряющее, но от неописуемого ужаса горло у него пересохло, и, когда он попытался заговорить, подбородок у него задрожал, как у парализованного. Он не мог утешать. Слишком свежа была память о другой, совсем недавней машине «скорой помощи», о других носилках, о другой поездке в больницу. Он едва мог заставить себя смотреть на Терезу, страшился увидеть на ее лице то, что видел тогда на бледном лице ее матери: отдаленность, немое приятие, неизбежно означавшее, что она уже уходит, уходит от него, от суетных дел жизни, даже от его любви к ней в страну теней, куда он не мог последовать за ней, куда ему даже доступа не было. Он попытался обрести уверенность, вспомнив жизнерадостный голос доктора Энтуистла:

— Ничего страшного. Это аппендицит. Отправим ее в больницу. Сейчас же. Ее прооперируют сегодня вечером, и, если все пройдет удачно, через несколько дней она снова будет дома. Но учтите: никакой работы по дому; позже мы более подробно поговорим об этом. Теперь давайте позвоним в больницу. И перестаньте паниковать, друг мой. От аппендицита не умирают.

Но он знал, что умирают. Умирают под наркозом, умирают от того, что начинается перитонит, умирают потому, что ошибся хирург… Он читал про такие вещи. Он утратил надежду.

Опытные руки осторожно подняли носилки и легко и аккуратно вкатили их в машину. Райан оглянулся на Скаддерс-коттедж. Теперь он ненавидел этот дом, ненавидел то, что Скаддерс-коттедж сотворил с ним, то, что вынудил его делать. Дом, как и он сам, был проклят.