Ухо, горло, нож. Монолог одной вагины

Конечно же, Элла чуть с ума не сошла, когда Борис получил эту гребаную повестку. А, вы уже забыли… Нет? ОК. Это было очень неприятное чувство. Мы встретились в «Двух каштанах». Десять утра. Может, одиннадцать. Официант принес нам два двойных макьятто. Он знал, что мы обычно пьем в десять или одиннадцать утра. Глаза у Эллы блестели. Я уже вам говорила. Две большие коричневые маслины в белом, прозрачном оливковом масле. В ледяной воде.

— Я не могу представить себе мертвого Бориса на каменном столе. Разрезанное и грубо зашитое тело…

Элла смотрела слишком много детективов.

— Не перди, — сказала я, — на войне получают пулю в грудь или тебя на куски разрывает взрыв гранаты в каких-нибудь лесных дебрях. Откуда там каменный стол, в лесу-то…

— Я и этого не могу представить, — сказала Элла и пронзила меня ледяным взглядом. Именно ледяным.

— Я пойду к нему. Войду в его кабинет и скажу: «Я Элла, жена Бориса».

Я уже вам говорила, Виктор, тот, который был в страусе, муж Мирьяны, он был начальником городского комитета обороны. Элла и Борис были уверены, что повестка пришла из-за того самого вылизывания в ледяную ночь. Что вы такое говорите? Ну и что, что вас забрали на войну, хотя вы никого не лизали? Не пердите! Я вам об их уверенности говорю. Если что-то кажется тебе правдой, то это и есть правда. Для тебя. А на других ты просто кладешь. Да. Это была просто жуть! Жуть с ружьем! Представьте, каково это — понимать, что ты погибнешь из-за того, что твой язык вылизал не ту пизду! Мерзкое чувство. Этот говнюк хотел возложить жизнь Бориса на алтарь Родины за то, что тот вылизал его жену. Понимаете, какая дерьмовая ситуация! Люди, бойцы, герои погибают на войне за идеалы, за принципы, за свободу, мир и демократию, за лучшее будущее для своих детей… Понимаете? Какая это дерьмовая ситуация — погибнуть, отдать жизнь за Хорватию из-за того, что ты вылизал не ту пизду?! Что это за страна, которой приносят такие жертвы! Вот такие мысли кружились у нас в головах — у Кики, Бориса, у меня, у Эллы… Тогда, за столом в «Двух каштанах», Элла мне сказала:

— Я войду к нему в кабинет. И, если понадобится, дам ему.

Она закурила сигарету. Я, слава богу, больше не курю. В городе говорят, что в наше время курят еще только сербы и портовые грузчики.

— Не понимаю, — сказала я, — как ты это себе представляешь? Войти в кабинет и сказать Виктору: «Трахни меня!» Если бы таким способом можно было освободить человека от армии, Виктор бы двадцать четыре часа в сутки трахал, и трахал, и трахал. Все бы выстроились в очередь и давали бы ему по три раза в день ради спасения жизни своих мужей. Элла, ты не в себе. Успокойся.

— Послушай, — сказала Элла, — моя пизда не просто какая-то первая встречная пизда. Борис вылизал его жену, Виктор вылижет меня, и мы будем квиты.

Я смотрела прямо в Эллины маслины в масле.

— Что ты об этом думаешь? — спросила меня Элла.

— Супер, — сказала я. — Одно вылизывание не стоит стольких разговоров. Если это может помочь, то чего ждать?

— Это будет не первый случай в истории человечества, — сказала Элла.

Я насторожилась. Стоит кому-нибудь в разговоре упомянуть историю, я всегда очень, очень настораживаюсь. В истории я вообще не ориентируюсь. Ничего не знаю.

— В какой истории? — спросила я.

— В истории человечества уже были случаи, когда женщины своим телом расплачивались за свободу.

— Дааа? — спросила я, наполненная незнанием космического масштаба. Даже переполненная.

— Ну, например, вспомни Юдифь, — сказала Элла. И уставилась на меня. Я вам уже говорила про ее глаза как маслины в прозрачном масле. Юдифь? Юдифь?! Кто эта проклятая Юдифь? Можете мне, конечно, не верить. Единственная Юдифь, которая пришла мне на ум, была сестра моей свекрови. Старая, скупая, богатая высохшая гадина, о которой я вообще не желаю говорить. Юдифь. Юдифь? Юдифь??!!!

— Да, — сказала я, — ты права.

И продолжала смотреть в глаза Эллы, потому что мне не хотелось, чтобы она узнала, что я ничего не знаю о Юдифи, которая сделала кому-то отсос, чтобы спасти мужа от армии.

— Если Юдифь смогла дать Олоферну, а ты себе представляешь, как выглядел Олоферн, то и я могу дать Виктору.

Олоферн. Олоферн?! Олоферн!!! Может, вы знаете, как выглядел Олоферн? Может быть, вы не болтались в парке во время уроков, когда учительница Мара рассказывала про эту курву Юдифь и ёбаря Олоферна. Вы-то, может, и нет. А вот я — да. У меня как-то не хватает духу признаваться, когда я чего-то не знаю. Мне неловко. У всех, кто меня окружает, высшее образование. И у Кики, и у Бориса, и у Мики, и у Эллы, все они всё знают о Юдифи и Олоферне, вот мне и неловко.

— Но правда, — сказала Элла, — Юдифь принесла себя в жертву, чтобы спасти свой народ, весь народ, а не одного мужчину; она потрахалась с Олоферном и отрезала ему голову ради спасения всего народа, но кому какое дело, я…

Тут я здорово струхнула, можно сказать, просто обосралась.

— Ты собираешься отрезать Виктору голову… ты что…