Ухо, горло, нож. Монолог одной вагины

Я уже говорила вам, что ненавижу дискуссии, крики и споры. Я никогда ни с кем не ссорюсь. И я просто смотрела на него.

— Что вы молчите? Кто вам только права выдал?

Я сказала:

— Отдел МВД Матуль, в семьдесят восьмом. Я у них сдавала экзамен, но сейчас там этих курсов больше нет. В том здании. Там сейчас продают холодильники. Бош. Я это случайно знаю, мы недавно там купили большой бош, по карточке, поэтому я и знаю. В кредит. Я только не знаю, под какой процент…

Господин смотрел на меня во все глаза.

— Простите? Вы не в своем уме? Или вы пьяны?!

Я никогда не пью. И почему он решил, что я ненормальная? Люди всегда считают тебя ненормальной, когда начинаешь отвечать на их вопросы. Он же сам спросил: «Кто вам выдал права?» Я ответила: «Отдел МВД Матуль». Что не так? Может быть, надо было молчать? Вызвать своего адвоката? Наорать на этого господина и послать его на хуй? Признать свою вину? «Я виновата». Но он не спрашивал меня, виновата ли я. Он спросил, кто выдал мне права. Приехала полиция. Мы дули в пробирку. Я вам уже сказала, что никогда не пью. Наши машины увезли. Завтра я ухожу от своего Кики. И чего мне будет не хватать? Нашего старого красного ауди-88? Я вам главного не сказала. Почему я люблю эту машину. Когда я сижу за рулем в ней, мне никто не сигналит. Я могу просто ползти по дороге, и они видят, что я женщина, а все равно не сигналят. Понимаете? А когда я рулила стоодинкой, все сигналили непрерывно. Как будто я еду в свадебной колонне. И в зеркале заднего вида я всегда видела негодующие физиономии. Или мрачные. Или злобные. Я вам сейчас сразу сформулирую мою главную мысль, потому что не люблю, когда тянут резину. В ауди я чувствовала себя богатой и преуспевающей и важной. Когда я сидела в ауди, внимание было обращено не на меня, а на машину. Ненавижу, ненавижу, ну просто ненавижу, когда на меня пялятся. Когда меня замечают. Когда мне сигналят. Когда на меня кто-нибудь уставится, я просто сатанею. И не люблю отвечать на вопросы. Я от этого всегда нервничаю. Очень. Война? Это из-за войны? ОК. Пусть из-за войны. Я не требую от государства материальной компенсации за то, что я нервничаю. Да, я действительно нервничаю. Но у меня есть на это право. Понимаю, вы сейчас скажете, что я патетичная, неуравновешенная баба, которая не понимает, что такое война и что они с нами делали. Я вас понимаю. «А что они с нами делали». Но мне плевать на нас. Что они со мной сделали! Со мной! Со мной!! Со мной!!! Этот мой, извините за выражение, отец, это сербское говно, который сделал меня в пятьдесят каком-то… Да, в пятьдесят каком-то! Да! Зачем он меня признал?! Моей старухе было насрать на это. То траханье не стало для нее какой-то травмой. Она без проблем ходила с животом да еще получила за меня дополнительные карточки, постное масло, сахар плюс пятьдесят метров бязи на пеленки. Она не нуждалась ни в чьей любви. Она любила Партию, какой бы херней нам с вами это ни казалось. Я для нее была подарком от Партии. Который она получила через делегата Партии. Я пыталась, тысячу раз пыталась узнать у моей старухи, почему она не хотела получить от Партии еще что-нибудь. Впустую. «Я не за это боролась». «Это»? Что это за «это», не за которое ты боролась, корова глупая? А за что ты тогда боролась? Моя старуха сейчас померла бы с голоду, если бы Кики не продавал то костюм, то галстуки. «Зато я могу спокойно спать». Правда? Но я-то спокойно спать не могу, мама! Какого хрена ты меня лишила сна? Какого хрена этот чертов Живко признал меня? «Такое было время». Вот это время тебя и наебало, мама! Да, наебало тебя это ёбаное время, мамочка! Сейчас я вам расскажу, как я получала новый хорватский паспорт.

Я смотрела прямо в ее глаза. В глаза этой сучки, служащей паспортного отдела. Обычные глаза. Карие. Утомленные. Мутноватые. Типа, как ваши.

— Где находился Живорад Бабич… — процедила она.

— Живко, — сказала я, — Живко…

— Где находился Живорад Бабич в сорок седьмом?..

— А какое это имеет отношение… — начала я.

— Вон! — выкрикнула она. — Убирайтесь!