Уход

Мишкин пошел к шефу: «Степан Васильевич, остановка сердца». Сейчас эти слова не воспринимались бы фатально. Сейчас Степан Васильевич спросил бы: «Завели?» И в случае неудачи Мишкин стал бы расписывать, как они массировали сердце, что капали, куда и как кололи. И, разведя руками, завершил бы: «Реанимационные мероприятия были неэффективны». Нет, такими словами он бы закончил на бумаге эту историю болезни. Во всяком случае, шефу он бы подробно рассказывал про их борьбу, барахтанье со смертью. А вот если бы был успех, коротко: «Завели. Увезли в реанимационную». Да, а тогда шеф, в конце концов, сказал самое страшное для молодого Мишкина, да и для любого начинающего врача: «Ну что ж! Там жена в вестибюле ждет. Пойди скажи». – «Я?!» – «Ну а кто же? Я, что ли, пойду? Ко мне они потом сами придут». Вспоминая это, Евгений Львович поежился. «Хм! Мне и сейчас так же плохо, когда я представляю себе бесконечность Вселенной или Бога. Черт хоть в видениях появляется, а…»

Вошел Вася.

– Ты где? Чего не заходил?

– К Галине Степановне ездил в роддом. – В ажиотаже от ловко остановленного кровотечения Вася забыл о Галиной просьбе. – Кровотечение после кесарева.

– А что мне не сказал? Может, я что-нибудь передал бы. Да и вообще…

– Да я как-то…

– Я что – больше не заведующий?! Списали уже?

– Евгений Львович!..

– Ладно! Кончили. Что там было? Рассказывай… Или нет – докладывай! Совсем забываться стали!

– Все как обычно. Они тампонами остановили и ждали.

– Ну и что? А ты?

– Там кровило – не поймешь откуда. Пережал внутренние подвздошные, разобрался, прошил… В общем, остановил. Уехал – она стабильная.

– Переливали много? Какой гемоглобин?

– Восемьдесят пять. Достаточно. Они еще переливают, но уже не кровь.

– Бог с ними. Восстановится. Молодая? Хотя старые не рожают. Всё. Прокапало. Сейчас посмотрю поступивших… и домой. – Мишкин сам отключил капельницу, прикрыл бранюльку, довольно легко встал и взялся за штатив. – Отнесу в процедурную.

– Да вы что, Евгений Львович! Я отнесу.

– Отстань, я сам! Рано меня хоронить.

Он прошел несколько шагов со штативом, опираясь на него, словно на посох. Навстречу Илья:

– Господи, вы чего сами? Никого, что ли, нет больше? Дайте…

Мишкин стоял, тяжело опершись на штатив.

– Ты освободился? Можешь отвезти? – подвинул штатив Илье. – Что-то мне стало тяжеловато – как ведро воды. Неси. Знаешь, пожалуй, я больных не буду смотреть. Смотри уже ты… И вот что… Знаешь, я, наверное, всё… больше в отделении не буду… Всё.

Мишкин резко отвернулся и, пошатываясь, сделал несколько шагов в сторону кабинета. Не оборачиваясь к Илье, довольно громко произнес:

– Бывший мой кабинет, – и прошел в дверь.

Десять… Девять… Восемь…

* * *

Галя была дома. Мишкин скинул на ходу куртку, лег на свою тахту поверх одеяла.

– Устал? Есть будешь?

– Полежу. Ты чего Ваську вызывала? Зашились?

И не ругался, не шипел, не пиявил, как могло быть и бывало не раз. Как бывало, когда силы еще не оставляли его так явно, как сегодня. Галя, не отрываясь глазом от стола, делала вид, что очень увлечена кухонным производством. Но все ж крохи былого еще оставались в нем:

– Сами не можете, а мне не говорите! – хотя что и зачем ему сейчас говорить. Он и сам это понимал, но привычка. – А кто оперировал? Небось, кто-нибудь из ваших баб. Небось, просили мне не говорить. А Васька прямой – забыл и брякнул. – Мишкин тихо и мелко стал похохатывать, как бы забивая слова, рвущиеся наружу. – Женщины вообще фальшивее, чем мужчины… Я, пожалуй, сначала посплю немножко. Потом поедим. Да надо ли?.. Пожалуй, пожалуй, пожалуй… Сделай мне, пожалуй, укольчик, по-моему, боль подступает.

Мишкин смотрел на мир сквозь дремотный занавес. То ли спит, то ли дремлет, то ли видит, то ли видится ему…

– Чего это ты, братец, на женщин напал?

– Не знаю. Так получилось.

– Конечно, они фальшивы.

– Да я так просто.

– Лживы, браток, лживы.

– А мужики, что ли?..

– Меньше, меньше. Вот в сексе, например, мужик не может обмануть, а женщина пожалуйста.

– Мужики изменяют больше…

– Я ж не о любви. Я о сексе. Это придумали сейчас. Когда занимаются сексом, называют это заниматься любовью. Глупость какая.

– Я это где-то уже слышал.

– Так ведь очевидно. Везде мог слышать. Так вот, в сексе обмануть легче женщинам. Вот и отсюда фальшь.

– Любовь…

– Что ты привязался к любви – миром правит секс, а не любовь какая-то никому не ведомая.

– Чертовщину несешь…

– А что ж мне еще нести?! Зачем существует человечество? – Не знаете. В чем смысл вашего существования? – Не знаете. Когда-нибудь узнаете. Для этого когда-нибудь вам дожить надо. А для этого надо, – рассмеялся, – ре-про-ду-цироваться. Сиречь, размножаться. Сиречь, е…ся, – опять рассмеялся. – А это можно и без любви. Вот и получается, что секс главнее и он определяет, кто лживее.

– Ну тебя. Мне не до того.

– А зря. Вспомни-ка Тамару, вечеринку после экзаменов.

– Молодые были. А ты-то…

– Это уж мое дело. Работа такая. Она говорила: «не надо, не сейчас…»

– И что? Всегда так говорят.

– А ты не перебивай. Уж почти дошел… Помнишь?

– Ну и к чему это ты?