Уход Мистлера

Француз наверняка тоже так думал. И еще считал, что я этого не заслуживаю. И имя его — Симоне. Арно Симоне. Он президент французского инвестиционного банка, организовавшего покупку нашего агентства во Франции. А та женщина — его жена. Я даже однажды обедал у них дома. Странно, как это я не узнал их сразу?..

Боишься, что они разболтают?

Да нет, не особенно. Живут они в Париже, общих знакомых у меня и Клары с ними вроде бы нет. Так что вряд ли им выпадет случай рассказать об этой встрече заинтересованному лицу. Хотя однажды мне по чистой случайности довелось узнать нечто очень важное и интересное.

Ты имеешь в виду всякие там сплетни, да?

Нет. Человеку, рассказавшему мне это, было не безразлично. Он действительно хотел помочь.

И кто же это?

Одна из самых замечательных женщин на свете. Познакомилась с моим отцом во Франции, еще до освобождения Парижа, и с тех пор не переставала любить его. Теперь ее тоже уже нет в живых. Иначе бы она продолжала его любить. Ну, я смотрю, ты почти закончила?

Еще нет. Света недостаточно.

Ну и ладно, тем лучше! Едем к иезуитам. Тебе известно это место? Нет?.. Ну, что ты! Это просто удивительная церковь, позднее барокко, которая почему-то всегда закрыта, когда думаешь, что должна быть открыта. Но, может, на этот раз повезет. И отправимся мы туда не самым коротким — кружным путем, зато места просто изумительные. Надеюсь, там нет сейчас службы.

Не хочешь сказать мне, о чем рассказала тебе та женщина?

Определенно нет. Это было бы двойным предательством.

Он перекинул одну из сумок Лины через плечо и повел ее по Фондаменте в сторону Сакка делла Мизерикордия. Затем они двинулись в противоположную от лагуны сторону, попетляли по узким улочкам, где жили преимущественно рабочие, перешли через один канал, затем через второй, всякий раз выходя к огромным дворцам, и, как ни странно, снова вышли к лагуне. И сразу же по правую руку возникла церковь, строгая и неприветливая.

Смотри-ка, а мы не ошиблись, сказал он Лине. Видишь ту дверь, за первой дверью? Она открыта. Назовем это чудом.

В ризнице дремал охранник. Если не считать его, они были совершенно одни. Лина преклонила колени и перекрестилась. Боже, прошептала она. Что это за серо-белая ткань? Шелк, что ли?..

Да нет, потрогай. Это мрамор. Изумительной выделки, гладкий, как шелк. Или обои. Ничего подобного я нигде прежде не видел.

Хочется здесь побродить.

Валяй. Можешь оставить сумку. Буду ждать тебя здесь.

Он уселся по левую сторону от первого бокового алтаря. Она вернулась к нему почти тотчас же. Мистлер опустил монету в пятьсот лир в специальную коробочку, отчего под сводами вспыхнули прожекторы. Но размещены они были так неудачно, что без них, особенно в такой ясный день, освещение было бы куда приятнее глазу. И через секунду спросил: Ну, что скажешь?

Это действительно нечто. Хотелось бы тут поснимать.

Думаю, это запрещено. Но можешь посмотреть на живопись через линзы от своего аппарата. Они гораздо мощнее моего бинокля.

Она отвинтила огромную трубку от «Никона», взглянула через нее и заметила: Хотелось бы больше цвета. Или света. Почти ничего не разобрать. Что это они делают вон с тем мужчиной, что слева?

Поджаривают на огне. Хотят убедиться, что печень хорошенько прожарилась.

Да перестань, Томас!

Я серьезно. Это святой Лаврентий, покровитель поваров, на гриле. Тициан хотел остаться верным легенде, но, думаю, дело тут не только в этом, он в любом случае написал бы полотно в темных красках. Он ведь был относительно молодым человеком, когда начинал писать эту картину, — не старше меня или Гэнсворта! И на работу над ней у него ушло десять лет. К тому времени он уже не смотрел на мир через розовые очки. Помнишь его «Введение во храм» в галерее Академии? Тоже очень темное полотно, которое тебе так понравилось?.. Мы видели его вчера. Эти две картины очень похожи. В обеих слышится крик отчаяния.

А что произошло со святым Лаврентием? По легенде?