Уход на второй круг (СИ)

Еще спустя пару минут в ее сумке обнаружилась обменная карта.

Тридцать четвертая неделя беременности.

Потрясающе вдвойне. Особенно при учете болей внизу живота.

— Петька, ты цветы выбрал? — уже по-настоящему ревел Парамонов. — Нам тут дамочку на п*здоремонтный завод транспортировать. Бегом!

Петька и побежал бегом к реношке, по дороге распахивая дверцы, закинул цветы, которые все же успел купить, завел двигатель и ломанулся обратно к Глебу.

— Я никуда не поеду! Мне еще шесть недель до родов ходить! — выдала новую информацию к размышлению пациентка.

— Супер! А отвечать за тебя кто будет? Она? — Парамонов ткнул пальцем в цветочницу.

— Я не могу, у меня рабочий день не закончился!

— Я не поеду! У меня сумка дома. И я не хочу еще рожать!

— На сохранении полежишь. Сумку муж привезет. Поехали!

Дамочка засомневалась. Засомневались, кажется, даже ее дреды. Но времени ждать у Глеба Львовича особо не было. До пересменки оставалось продержаться еще с час. И есть шансы, что эта красавица будет последней. А потом неизвестно как, но придется держаться дома.

— Илона, ну включи наседку, а! — обреченно вздохнул Парамонов.

— Девушка, — тут же заговорила Илона, будто ее и вправду включили. — Не хотите сейчас рожать — не надо. А в больницу надо. Там хорошо, спокойно и кормят. А может даже к вечеру уже и отпустят.

Глеб плюнул и выперся на улицу. Кури-и-и-и-и-ить!

Одна готова угробить и себя, и ребенка, потому что в больницу не хочет. Но то ладно, что взять с беременной? Другая — от мужа гуляет направо и налево. Ну и пусть, что только с ним, вроде. Хотя ему и не было интересно, с кем еще может спать Илона. Чего ей тот Олежа сделал? Нормальный мужик, на двух работах работает. Электриком и сторожем. Летом новую машину купил — Илона хвасталась. Что ей не так? Третья при первых же трудностях — сдает нахрен. Предает. Продает. Оставляет в одиночестве, со всем дерьмом — одного. Потому что перестал соответствовать статусу.

И четвертая. Которая ни к селу, ни к городу. Которой он вообще нахрен не нужен. Которая тупо воспользовалась. Зачем? Для самоутверждения? С каких это пор для самоутверждения нужно опускать других людей? Или это он такой лошара — с ним можно?

Парамонов зло сжал меж зубов сигарету. Время истекало. Надо что-то решать. Что-то, черт подери, решать, иначе он правда явится к этой дуре, трахнет ее снова, пока дурь из головы не вылетит… и на сей раз ей вряд ли это понравится. Потому что ему тоже надо самоутвердиться. Имеет право — она сама ему дала его своей выходкой.

В дверях цветочного показались Илона и барышня в дредах.

— Уговорила? — проворчал Глеб.

— В больничке же лучше, чем в магазине, да, Глеб Львович? — порола откровенную чушь Илона.

— Гора-а-а-аздо! Садитесь! — он открыл дверцы минивэна, помогая женщинам войти.

Последние минуты смены сопровождались светомузыкой — у беременной ко всему прочему открылось кровотечение. Сдавая ее в приемник гинекологического отделения, Глеб, наконец, почувствовал облегчение. Феерия идиотизма подходила к концу. Далее начинался его персональный идиотизм, который казался даже привычным.

И вместе с ним пришло четкое осознание, что он созрел для дальнейших действий.

У нее война?

Ок, у него тоже. Почему нет? У всех людей собственные войны. Внешние, внутренние. Кровавые и не очень. Его длится с тех пор, как вышвырнули за шкирку из нормальной жизни.

«Работай, Парамонов, локтями».

А Парамонов не умел локтями, не хотел. Он сам всегда был танком, прущим напролом. Безо всяких локтей. Лбом проталкивался. А потому его откровенно задрало чувствовать себя покореженным.

Заполнив необходимые бумаги на станции и вручив их старшему врачу смены, он торопливо переоделся и выскочил на улицу, глядя по сторонам. Петрусь еще толкался у машин.

— Букет давай! — подлетел к нему Парамонов.

— Чего? — обернулся Петька. — Нахрена?

— Ты отработал двенадцать часов, а я сутки. На ногах не стою, а цветы позарез надо. Сколько ты там за них отдал?

— А Анька?

— А Анька перебьется. У нее ты есть — нафига ей букет?

— Та бухтит вечно, что я типа того… привык, не ухаживаю.

— Ну ты ей завтрак в постель… или лучше ужин приготовь. Или там… пропылесось. Я тебя учить буду, Петька?

— А тебе зачем вообще? — спохватился водила.

Зачем ему? Зачем? Самому бы знать. Сто лет ни за кем не ухаживал. Обходился — сначала Вера, с самого универа почти. Как-то сразу вместе. Теперь по случаю, а случаев хватало. Чего далеко ходить — бабы и правда на него всегда вешались. А тут? Вот тут зачем?

— Надо. Потом расскажу, — сделав серьезное лицо, сообщил он водиле. Так, что сразу ясно — Илонка тут ни при чем. Еще не хватало, чтоб эта дура потом ему что-то предъявляла.

— Илонка тебе не простит, — заржал Петька и сунул букет Глебу. — Красивая или умная?

«Стерва!»

— Да… особенная, — пробормотал он, разглядывая светлые розочки — не белые, не кремовые, не розовые. Как будто пепельные. — Так и не объяснишь…

— Тогда Илонка верняк не простит, — скорчил и Петька серьезную мину. — Иди, сын мой, но не говори, что я не предупреждал.