Уход на второй круг (СИ)

Довольно скоро он уловил систему в графике стюардессы. Чаще всего она находилась дома несколько дней с вечера пятницы. Почти как все нормальные люди с нормальными буднями, если не считать того, что ее — проходили где-то в тысячах метров над землей. Но так уж складывалось, что их совместное нахождение в непосредственной близости было весьма редким явлением. Он с его убийственным сутки-трое. И она — в это самое время где-нибудь над Парижем. Или Мадридом. Или… неважно.

Про себя Парамонов прозвал ее Жанной. Нормальное имя нормальной стюардессы. И жил с оглядкой на наличие ее внедорожника под окнами — так уж выходило, что из кухни на автомобиль открывался отличный вид. Она всегда ставила его в одно и то же место и всегда приезжала одна. Ни разу не засек, чтобы кто-то ее провожал или приходил в гости. Впрочем, их графики действительно не совпадали. Но случаями пересечений он пользовался и был упорен в своих явлениях в ее жизни настолько, что это заметила даже Илона. Причем сразу и гораздо раньше, чем хотелось бы самому Парамонову.

Увертюра

Ноябрь. Тридцатиминутка на обед.

Законный перерыв на станции. Парамонов лопает лапшу с грибами в столовой. В помещение вплывает медсестра.

— Поздравляю, ты в топе местных обсуждений, — говорит она, принимая расслабленную позу на стуле напротив. Отчего ее декольте становится еще глубже.

— Да я всегда в топе! — отзывается Глеб с полным ртом. Прожевывает и добавляет: — По какому поводу на этот раз?

— Парамонов и розы.

— Свежо! — и его фирменная улыбка на губах.

— Ага, — улыбается в ответ Илона. — Кому?

Ответ генерируется без минуты запинки:

— А к Тимофеевне ездил извиняться.

— Врешь.

— Я что? Раскаиваться не могу?

— Тогда и мне цветы полагаются. На меня ты тоже орал.

— А ты не одинокая старушка. Тебе есть кому плакаться.

— Позвонил бы мне — и у тебя было бы кому…

— Да? — Парамонов усмехается и отодвигает в сторону тарелку. — А с чего ты взяла, что мне это надо?

Выходя из столовой он, естественно, лишает себя возможности лицезреть Илонкин ступор. Но тот ему не особенно интересен. Справедливости ради, очень многие люди, включая его самого, грешат тем, что переоценивают себя. Вот он ошибся с самооценкой не единожды, за то и страдал. Но в данном случае все действительно выглядело как дело чести. Укрощение строптивой Жанны. И потому теперь Глеб предпочитал не торчать на работе до посинения, а весьма охотно мчался домой, обдумывая коварные планы, которые подчас заводили его в самые неожиданные места. Например, в кондитерскую.

Акт первый. Действие первое.

Парамонов под давно знакомой дверью. Вслушивается в давно знакомый звонок. И ждет шагов, доносящихся из квартиры. Она дома. Он точно знает — машина на месте, ура!

Звуков не было никаких, но дверь раскрылась. Появилась соседка.

— Добрый день, — прозвучало на площадке.

— Привет! — голосом неисправимого жизнелюба поприветствовал он ее. — Отлично выглядишь!

— Вы тоже ничего.

Ну да. Выглядел он что надо. Медицинскую форму сменили джинсы и свитер. Почти как на фестивале бардовской песни. В руках коробка с произведением кондитерского искусства — шоколадными кремовыми пирожными из его любимого заведения. Ни к чему не обязывает. Вполне катит для приятного чаепития.

— Я тут решил, что цветы — это плохая идея, — сообщил Парамонов. — Решил исправиться.

— Если это мне, — кивнула она на пирожные, — то у меня на орехи аллергия.

— Я смотрю, ты знаешь их ассортимент, — решил не унывать Глеб.

— Нет, просто на упаковке нарисовано. Вот здесь, сбоку.

Парамонов покрутил в руках коробку. Обнаружил означенный рисунок. И вынужден был смириться. Прокол. Хотя стюардесса сама по себе — сплошной прокол! Прокол его здравого смысла.

— Жалко, — печально выдал он. — Говорят, от сладкого добреют.

— От сдобы.

— Да? А от сладкого не?

Ксения пожала плечами. Парамонов в точности повторил этот жест. Сказать ему было решительно нечего.

— Ладно, — пробормотал он. — Будем искать варианты.

— Не валяйте дурака, — предложила она, прежде чем покинуть сцену.

Но Глеб Парамонов уже вошел в раж. Он не мог не валять дурака.

Да и сцена в его случае была очень относительным понятием. Где Глеб — там и подмостки. «Великий артист пропадает», — заявил ему однажды Осмоловский в хорошие времена, когда Парамонов еще не знал, что такое предательство. Под Новый год в педиатрии какая-то волонтерская организация утренник проводила. А пират заболел. Бороду и деревянную ногу нацепили на Глеба, который просто кофе зашел попить к Вере, работавшей там. Вместе учились, вместе работали, вместе жили с четким осознанием — это навсегда. Как выяснилось, осознание было только у Глеба. И в горе, и в радости Вера не захотела. Но в те времена Парамонов импровизировал Бармалея, а жить нормальной жизнью ему оставалось еще почти пять месяцев. Дети были в восторге, Осмоловский тоже.