Уход Толстого. Как это было

Но, когда говорил, думал о всех, был необыкновенно впечатлительный, легко слезился»[239].

Из «Очерков былого»

Сергея Львовича Толстого

4 ноября

«4 ноября утром, когда у отца никого не было, кроме Черткова и меня, он сказал: „Может быть, умираю, а может быть… буду стараться…“

Потом Чертков ушел, и я довольно долго оставался один с отцом.

В это время я невольно подслушал, как отец сознавал, что умирает. Он лежал с закрытыми глазами и изредка выговаривал отдельные слова из занимавших его мыслей, что он нередко делал, будучи здоров, когда думал о чем-нибудь, его волнующем. Он говорил: „Плохо дело, плохо твое дело…“ И затем: „Прекрасно, прекрасно“.Потом он вдруг открыл глаза и, глядя вверх, громко сказал: „Маша! Маша!“

У меня дрожь пробежала по спине. Я понял, что он вспомнил смерть моей сестры Маши, которая была ему особенно близка (Маша умерла тоже от воспаления легких в ноябре 1906 года)

Вскоре после этого я ушел обедать и вернулся часов в пять.

Саша давала ему пить. Он говорил: „Не хочу теперь, не мешайте мне“. Он, вероятно, продолжал думать о смерти»[240].

Из записок

Владимира Григорьевича Черткова

4 ноября

«На следующий день‚ 4 ноября, Л. Н-чу придавал особенно болезненное выражение вид его запекшихся и побелевших губ. В последующие дни, однако, этого уже не было. Но, вообще, с каждым днем щеки его худели, губы становились тоньше и бледнее, и все лицо его принимало более и более измученный вид, свидетельствовавший о тех физических страданиях, которые ему приходилось переносить. В особенности это страдальческое выражение заметно было около губ и рта […] Других признаков физических мук он почти не проявлял.

Стоны и громкие вздохи, сопровождавшие по целым часам каждое его дыхание, каждую икоту, были так равномерны и однообразны, что не производили впечатления особенно острого страдания. Когда при этом его раз или два спросили, очень ли он страдает, он отвечал отрицательно.

Маша, дочь Л. Н. Толстого, умершая в 1906 г. Рисунок И. Е. Репина. 1891

Мария Львовна Оболенская, дочь Л. Н. Толстого. 26–30 июля 1906 г. Ясная Поляна. Фотография В. Г. Черткова

Л. Н. Толстой с дочерью Марией Львовной в Ясной Поляне.1906. Фотография В. Г. Черткова

Только несколько раз в течение всей болезни появлялись у него приступы особенно тяжких страданий. […] Он, очевидно, сознавал, что терпеливое, безропотное перенесение усиливавшихся физических мук представляло в данную минуту его ближайшую задачу. И судя по тому, как он держал себя, к выполнению этой задачи он относился с той же добросовестной и выдержанной настойчивостью, с какою всю жизнь привык делать то, чтó считал должным.

Утром этого дня, очнувшись от забытья и узнав меня, он, видимо, очень страдая, сказал мне как-то особенно мягко и добро: „Я, кажется, умираю. А может быть, и нет. Надо еще постараться немножко“‚ — и прослезился. А накануне смерти, когда ему было особенно тяжело, он‚ очевидно, желая исполнить должное, сказал мне: „Не понимаю, что мне делать“.

В эти дни, лежа молча на спине, Л. Н. часто и подолгу шевелил пальцами правой руки‚ двигая кистью по одеялу, воображая, что, по своему писательскому обыкновению, заносит на бумагу ту работу мысли‚ которая в это время происходила в его сознании. […]

Увидав перед собой стол с необычными для него предметами, Л. Н. стал меня расспрашивать про отдельные бутылочки и т. п. „Что это такое?“ — спросил он, указывая на привлекательного вида розовую бутылочку. Я поднял ее и прочел: Eau dentifrice (вода для зубов. — В. Р.). „А у меня dents(зубов. — В. Р.) совсем нет“, — заметил он игриво. „А это что?“ — „Это — прованское масло, присланное вам Галей по просьбе Ал. Л-ны“. — „А для чего оно?“ — „Бывает полезно при клизмах и в других случаях“. — „Ага!“