Уход в лес

Страх и опасность настолько тесно взаимосвязаны, что вряд ли можно сказать, какая из этих сил порождает другую. Страх важнее, поэтому с него и следует начинать, если нужно распутать этот узел.

По-другому это можно сформулировать так: необходимо предостеречь от попытки начать с опасности. Кроме того, попытки стать страшнее чем то, что тебя пугает, также не приведут к решению. Это классическое соотношение красного и белого, красного и красного и завтра, быть может, белого и цветного. Ужас подобен огню, стремящемуся пожрать мир. Вместе с этим умножается и чувство страха. Поэтому легитимное право на господство принадлежит тому, кто положит конец ужасу. Им станет тот, кто, прежде всего, укротил свой собственный страх.

Кроме того, важно понимать, что страх невозможно изгнать полностью. Это не уводит нас за пределы автоматизма, но, наоборот, приводит во внутренний мир человека. Страх всегда оставался важным собеседником в том диалоге, в котором человек советуется сам с собой. При этом страх тяготеет к монологу, в этой исключительной роли оставляя за собой последнее слово.

Напротив, если этот разговор обращается в диалог, человек способен в нём участвовать. При этом разрушается иллюзия безысходности. Станет очевидно, что, кроме автоматического, другое решение по-прежнему существует. А значит, существует второй путь, или, другими словами, свобода принятия решений восстановлена.

Даже если принять во внимание худший вариант, то есть гибель, различие между двумя этими путями всё равно остаётся столь же существенным, как различие между светом и тьмой. Отсюда начинается путь, восходящий в высшие сферы, к жертвенной смерти, к уделу тех, кто пал с оружием в руках; и отсюда же он низвергается вниз, туда, где логово рабов и скотобойни, где примитивное и техническое сочетаются в смертоносном союзе. Туда, где нет места судьбе, но происходит лишь размножение цифр. Имеет ли он судьбу, или он всего лишь цифра: это выбор, к которому сегодня принуждается каждый человек, но всё же лишь только он один способен это решение принять. Сегодня одиночка столь же суверенен, как и на любом другом отрезке истории, и, может быть, даже более. По мере того, как коллективные силы отвоёвывают себе пространство, одиночка вырастает из пелёнок устаревших союзов, и становится сам за себя. Он становится противником Левиафана, его покорителем и укротителем.

Мы хотим ещё раз вернуться к описанию картины выборов. Избирательный процесс, как мы видели, превратился в автоматизированный концерт, которым распоряжается организатор. Одиночку могут принудить, и принуждают, участвовать в нём. Только одиночка должен понимать, что в рамках этого поля все позиции, которые он может занять, в равной степени ничтожны. Нет никакой разницы, в том или ином месте окажется дичь, окружённая флажками.

Место свободы вовсе не там, где просто существует оппозиция, и также не там, куда можно добраться бегством. Мы называем это место Лесом. Здесь обретаются иные средства, помимо того «нет», что ставят в специально предусмотренный для этого кружочек. Мы, разумеется, видим, что в том положении, до которого дошли дела, пожалуй, только один из сотни способен на уход в Лес. Однако, дело вовсе не в числовых соотношениях. Во время пожара в театре, достаточно одной ясной головы и одного крепкого сердца, чтобы прекратить панику тысячи человек, которые, готовы раздавить друг друга, поддавшись животному ужасу.

Когда мы говорим «одиночка», мы подразумеваем – «человек», а именно лишаем это слово того привкуса, которое оно приобрело в течение последних двух столетий. Мы имеем в виду свободного человека, каким сотворил его Бог. Этот человек ни в коей мере не является исключением и не представляет собой элиту. Напротив, он скрыт в каждом, и различия проистекают скорее из той степени, в какой одиночка способен осуществлять данную ему свободу. В этом некто должен ему помочь – некто мыслящий, некто знающий, как друг, как любящий.

Можно выразиться и так: человек спит в Лесу. В тот момент, когда он, просыпаясь, осознает свою силу, порядок восстанавливается. В принципе, все повышения ритма истории можно объяснить тем, что человек периодически заново себя открывает. Всегда существуют силы, которые хотят скрыть его под маской, то тотемистической, то магической, то технической. И тогда растёт оцепенение, а вместе с ним и страх. Искусства окаменевают, догма становится абсолютной. И всё же с древних времён повторяется такой спектакль – человек срывает маску, и веселье следует за этим, ибо оно есть отражение свободы.

Под властью чар могущественных оптических иллюзий, привыкли смотреть на человека, как на песчинку по сравнению с его машинами и аппаратами. Но всё же аппараты были и остаются кулисами низкого воображения. Человек их изготовил, и он же может их разрушить, или придать им новый смысл. Оковы техники можно разорвать, причём способен на это именно одиночка.

15